Ты думал, я не узнаю?.. (СИ) - Шнайдер Анна

Сохраняя внешнюю непоколебимость, я ощущаю, как что-то внутри пошатнулось. И с каждой секундой расшатывается сильнее, вытаскивает из низин естества уродливое возбуждение, не имеющее схожих черт с моими чувствами и приятно будоражащим влечением к жене. Губительная лихорадка, рождающаяся с очередным, более дерзким поцелуем Маргариты, сжигает последние барьеры между мной и тем, кого я ужасался с самого детства.

Я так долго и упорно убеждал себя и окружающих в том, что это в корне неверно. Я лучше.

Пора признать, Метелин, кто ты есть.

Разочарование.

Вот и докажи. Себе, черт подери, докажи! И живи с этим дальше.

Трахни девчонку… повзрослевшую дочку своего лучшего друга. Трахни, потому что поманила, и тебя повлекло, как мотылька на свет. Даже уламывать не нужно, ведь ты слабак, пустивший ситуацию на самотек. Упади так низко, чтобы больше не рыпаться; даже не смей смотреть наверх. После чего вернись домой… прокрадись, как таракан, чтобы никого не разбудить, испытай облегчение от вида аккуратно заправленной кровати и отсутствия дома жены. Прослушай голосовое, которое она записала тебе, пока ты сношался, как грязный черт, с восемнадцатилеткой, забыв обо всем на свете. Убедись, какая ты тварь, Метелин. Варя ждала тебя, беспокоилась, все ли в порядке на работе. Конечно, нет, — думала она — раз ты, подонок, задерживаешься снова допоздна. Ей тоже пришлось уехать в больницу.

Прими душ, отмойся от запаха Марго, пройди мимо комнаты дочери, не смея зайти внутрь и взглянуть на нее спящую. Ляг в постель и пролежи до сигнала будильника, устремив в потолок не смыкающиеся глаза. Напомни себе, что ты безработный, под следствием, теперь еще и предатель. Трус, неспособный сознаться в содеянном жене, которая вернулась домой аккурат к завтраку; ты к этому явно не готов. Твоя потерянная рожа бросается Варе в глаза. Она ложится рядом, обнимает и спрашивает, почему не спишь. Отвечай, Метелин. С чувством, с толком, с расстановкой. Расскажи часть истории, в которой твою брокерскую компанию накрыли. Объяснись, почему приперся лишь под утро. Насыться ее неравнодушием, давясь неозвученным признанием о том, как дешево изменил ей на вшивой заправке. Услышь, что вы со всем справитесь, и изобрази благодарность. Прижми ее к себе так крепко, как только можешь, чтобы не сломать. Хотя… ты ведь уже это сделал, правда, она об этом не знает.

Встань, чтобы приготовить всем завтрак. Отвези дочку в школу.

И живи дальше, как разочарование.

Глава 34  Варя

Когда Апрельский просил моего отца о помощи с перевозом провизии, я правда думала об относительно небольшом ее количестве. Однако у двухэтажного особняка с фасадом из клинкерной плитки и планкена я вижу две фуры. Владелец дома координирует погрузку продовольствия в них, тем временем папа берет коробки, помеченные конкретным номерным знаком, и забивает ими багажник своего старого зеленого внедорожника. Детские дома разделены на секции, позже объясняет он мне. Фуры доставят провиант в самые отдаленные и труднодоступные пункты назначения, а мы держим путь до ближайшего, расположенного на полпути отсюда к Мурманску.

Это ДДСТ — детский дом семейного типа, являющийся промежуточным вариантом между приемной семьей и обычным детдомом, с девятью подопечными (на данный момент) в возрасте от месяца до одиннадцати лет. Его организовала супружеская пара в середине прошлого десятилетия. По дороге папа рассказывает об их долгом и тернистом пути, полном неудачных попыток завести собственных детей. Я внимательно слушаю и подпитываюсь историей этих людей. Черпаю для себя по капельке драгоценный ресурс — любовь и принятие такой непостоянной, местами жестокой и несправедливой жизни, любовь к окружающим, невзирая на неумолимость судьбы и ее злые выходки. Хотя та оптимистическая толика во мне жаждет истово верить в то, что не существует зла, как итога; а есть оно исключительно в форме окна — перехода из одной комнаты в другую. Конец беспросветной боли и отчаяния и начало исцеления. Способность оседлать черно-белые волны жизни приравнивается к суперспособности. Вне всяких сомнений.

Атмосфера в трехэтажном загородном доме с первых секунд чарует меня своеобразным уютом — раскиданными повсюду игрушками, визгом, гомоном и мягким топотом детских ножек — и непередаваемо-потрясающим запахом свежей выпечки, от которой желудок начинает сходить с ума. Получилось так, что провиант мы доставили точно к началу ужина.

Валентина Арсениевна воспитательница и хозяйка дома, немногим старше меня упитанная женщина в кургузой стеганной куртке, надетой поверх нескольких кофт (их количество несложно определить по выглядывающим друг из-под друга воротникам), только-только вернулась из крольчатника, чтобы приветствует моего отца как старого друга и представиться мне.

— Варя, наслышана. Будем на «ты».

Знакомство без нарочитой любезности скрепляем рукопожатием. От ее ладони исходит благодатное тепло, некая вязкая из-за концентрации энергия, передающаяся мне через быстрое прикосновение. В первые месяцы после стрельбы, так случалось, я изнуряла себя до обезвоживания и попадала в больницу, где в меня буквально вкачивали жизнь через внутривенные капельницы. Нечто похожее я испытываю сейчас, чувствуя силу этой женщины. Она крепкая, румяная и бодрая, несмотря на обилие хлопот с детьми, бюрократическими издержками и большим хозяйством. Я — полупрозрачная и бесцветная. На фоне таких, как она, это становится очевидным как никогда.

Но как же мне хочется вернуть себе телесность и цвет… Надеюсь, однажды я смогу.

— Поужинаете с нами? — предлагает Валентина, вешая на крючок старую куртку, затем разувается.

— Грех отказаться, — с низким хохотом папа хлопает себя по животу.

— Тогда прошу к столу, — широко улыбается ему хозяйка дома и кричит мужу: — Коль, еще две тарелки достань! А вы не толпитесь, не толпитесь у двери. Проходите, — активно зазывает нас левой рукой, а правой приглаживает топорщащиеся каштановые волосы, заплетенные в толстую косу до пояса. — Спасибо большое, что не забываете про нас, — Валентина с благодарностью смотрит на коробки, составленные стопками в прихожей.

— Пашка на подходе, остальное везет, — сообщает папа, запихивая шапку в рукав своей камуфляжной штурмовки. — Приедет, там и сверим документы.

Валентина с улыбкой кивает ему и вносит в просьбу мужу корректив:

— Коль! Три тарелки!

Мне нравится, как по-простому обставлена просторная гостиная. Деревянная винтажная мебель, светлые обои в мелкий цветочек со следами фломастеров, терракотовый большой диван пусть и не отличается новизной, но есть что-то по-своему привлекательное в заплатках, маскирующих прохудившиеся и потрепанные места. На спинке и подлокотниках много зацепок — здесь живет кошка, хотя она не спешит показываться прибывшим в ее дом гостям. Валентина зачем-то наводит порядок. Собирает с дощатого, недавно покрашенного пола детские вещи, игрушки. Не нужно. Беспорядок, оставленный малышами, не может быть уродливым и дискомфортным, хотя в свое время я нередко отчитывала дочку за бардак, который она с особым удовольствием устраивала.

Я задерживаю взгляд на общих снимках, висящих на стенах в рамках, и с прогорклой тоской в душе от мысленного напоминания себе, что эти дети Валентине и Николаю неродные, иду дальше. Хотя проглядывается некоторое внешнее сходство между ними и некоторыми подопечными.

Мимо меня проносится светленький вихрь в красном флисовом платье и черных колготках в желтую полоску.

— Ксюша!

Сперва я задаюсь вопросом, кто произнес имя моей доченьки. Но в гостиной никого, помимо меня и девочки в платье, не осталось. Осознание, что это была я, подступает со свинцовой и парализующей тяжестью, заполняющей голову и стремительно разливающейся по телу до самых кончиков пальцев. Но говорила я как будто не своим голосом — практически забытым за три года, оттого и показавшимся незнакомым.