Ты думал, я не узнаю?.. (СИ) - Шнайдер Анна

— Нет, — я устремляю взгляд к своим пальцам. Сняла кольцо… давно было пора.

— А дети есть?

Рядом напрягается папа. Я ощущаю, с какой обеспокоенностью он взирает на меня, и впихиваю себе в голову напоминание, что нельзя надолго задерживать дыхание и оставлять ребенка без ответа. Со стороны это выглядит странно, словно я из такого же как они человека вновь перевоплотилась в вытащенное из вечной мерзлоты доисторическое животное.

— Есть, — произношу я, слабо улыбаясь девочке. — Дочка.

Она есть. Всегда будет жить в моем сердце.

— Она приехала с вами?

Дрожащими пальцами крепче обхватываю стакан.

— Нет. Моя дочь умерла.

За столом воцаряется неподвижная тишина, вскоре разбивающаяся о робкий голос Ани:

— Извините.

— Ничего. Все в порядке.

Дети быстро возвращаются к незатейливым беседам друг с другом, но нам, взрослым, трудно подобрать подходящие слова, и эта тяжесть сопутствует до конца ужина.

Глава 36   Варя 

Два года назад

— Что это? — Матвей отставляет кружку с кофе в сторону, освобождая пространство для ноутбука. Я ставлю его на стол, демонстрируя мужу страничку с отзывами о женщине, якобы обладающей способностью ясновидения. По крайней мере, так пишут люди, побывавшее у нее на приеме. Отзывов тьма, и все изумленно-восторженные, крушащие в пух и прах общественный скептицизм. — Кто она? Экстрасенс, что ли? — он кривит рот в недоверчивой полуулыбке.

— Не знаю.

Знаю, на самом деле. Ее называют ведуньей — то есть ведьмой.

— И-и-и?.. — Матвей поворачивает и задирает голову, глядя на меня озадаченно.

Я завожу руки за спину, сцепляя пальцы в замок, и вбираю носом воздух.

— Я хочу съездить к ней. Вернее, хочу, чтобы мы съездили.

Матвей молча штудирует меня затяжным взглядом.

— Зачем?

Как объяснить? Без понятия, честно говоря. Словами не передать подкожный, нестерпимо-мучительный зуд при часто возникающей после прочтения кучи книг по парапсихологии мысли о присутствии потустороннего мира и нахождении в нем нашей дочери. Год назад мой сейсмически-устойчивый рационализм раскололся на части, и теперь я готова поверить во все что угодно, лишь бы иметь хотя бы малейшее представление о том, что есть после.

— Я просто хочу знать, что… — обрываю себя, глуша неровный шепот в ладонях, которыми закрываю лицо. — Мне нужно почувствовать ее, понимаешь? Я отдаю себе отчет в том, что вероятность попасть к реальному экстрасенсу невелика, как и существование таких людей в целом, но хочу попробовать. Вдруг получится? К этой женщине прилетают из других стран.

— Отзывы могут накрутить.

— А если нет? Матвей, больше всего я боюсь напороться на твое осуждение или насмехательство, поэтому, умоляю, если считаешь мою затею идиотской, то лучше промолчи. Слетаю в Карелию одна, — блефую. Скорее всего, для одиночного путешествия мне не хватит храбрости.

— Варь, — ласково зовет он и тянет к себе, взяв за талию. Я послушно падаю на колени мужа и роняю голову ему на плечо. — Если для тебя это важно, хорошо.

— Правда? Ты не против? — я отрываю ладони от своего лица и перемещаю их на щеки Матвея.

Он колеблется с ответом.

— Надеюсь, мы об этом не пожалеем, — произносит он без должной веры.

Спустя двадцать три дня мы в Карелии. Раньше не получилось. У Людмилы — женщины со способностями (это пока что под вопросом) — запись на недели вперед. Матвей едва скрывает недовольство от пребывания в промозглой сырости темного осеннего дня. А в Москве тепло, сухо и солнечно. Из здания аэропорта мы садимся в такси с немногочисленными вещами, упакованными в два дорожных рюкзака, и называем водителю адрес. Путь предстоит неблизкий, и Матвей периодически ворчит о стоимости, в которую нам обойдется поездка. От Петрозаводска на север через густые леса, тянущиеся по скалистым вершинам, словно отливающие золотом волны, которые вздымаются к низко нависшим серым облакам. Спустя два с лишним часа на подъезде к деревеньке, затесавшейся среди озер и нетронутой природы, такси начинает буксовать в грязевых колеях. От отсутствия базовых цивилизационных благ Матвей закипает, однако водителю, кое-как правда, удается доставить нас к приземистому деревянному дому с вальмовой крышей, с виду староватому, но аккуратному и облагороженному цветочными клумбами. Облегчив портмоне на несколько тысячных купюр, я собираюсь с духом, чтобы отворить симпатичную, выкрашенную в зеленый калитку и по узкой щебневой дорожке дойти до низкого крыльца. Едва Матвей заносит кулак для стука, из глубины дома доносится женский голос:

— Открыто.

Принимаем приглашение и ютимся в мизерной прихожей, пытаясь разуться и раздеться. Из-за угла показывается стройная высокая женщина бальзаковского возраста с темными, убранными в низкую гульку волосами. Одета в бежевый свитер и черные брюки классического кроя. Не такой я себе представляла карельскую деревенскую ведьму.

— Если на вас есть украшения помимо обручальных колец — золото, серебро — снимайте, — наказывает Людмила, провожая нас в зал. Я послушно вынимаю из мочек ушей золотые сережки с рубинами, Матвей убирает с запястья часы. — Присаживайтесь, — указывает на стулья, приставленные к круглому столу в центре гостиной. Она удаляется на минуту, возвращается с пучками сухих трав и садится между мной и мужем. — Что вас привело ко мне?

Матвей вскидывает бровь, не сводя с меня глаз. Мол, давай, начинай.

— Год назад с нашей дочерью произошел трагический случай, — отвечаю Людмиле. — Мне… нам бы хотелось узнать, есть ли шанс связаться с ней? — говорю это и чувствую себя последней дурой. — В сети о вас пишут невероятные вещи…

Людмила откладывает травы и дарит мне сочувствующую улыбку.

— Соболезную вашей утрате, однако я не общаюсь с мертвыми.

Муж приваливается спиной к стулу, задирая бровь выше: «Я же говорил».

Во мне все падает. Обваливается аварийная конструкция, на которой я спешно возвела фундамент наивного чаяния достичь столь желанной, что довело до абсурдных решений, близости с Ксюшей.

— То есть, загробный мир существует? — и все же умудряюсь зацепиться за обугленную щепку, удерживающую от погребения под разбитыми надеждами.

— Можно взять вашу руку? — избегая объяснения, спрашивает Людмила.

Я с готовностью протягиваю длань. Ведунья переворачивает ее раскрытой ладонью вверх и накрывает своей. Неотрывно смотрит мне в глаза, что-то в них читая. Затем отодвигает стул и склоняется надо мной, теперь уже прикладывая руку к нижней части моего живота.

— Холодно, — на выдохе произносит Людмила. — Дочка была единственным ребенком, — я киваю, хотя она не просит подтверждения, да и не видит, что я головой качаю. — Красивая, яркая девочка. На вас очень похожа, — отстраняет ладонь и возвращается на свое место. — Еще есть возможность забеременеть. Вижу числа. Сорок три, сорок четыре. Вы немного моложе… Время — худший враг. Не затягивайте.

Я обращаю взор на мужа, позволив себе улыбнуться краешком рта. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Для него это дешевая сказка. Когда Людмила поворачивается к Матвею для того, чтобы взять за руку, он всем своим видом демонстрирует непреклонную предвзятость к происходящему.

— Дочку очень любили, и мало кто — даже ваша жена — способен понять, чего вы лишились с ее уходом. Потеря одна, а боль у каждого своя. Не похожая. У вас горько на душе, у нее пусто.

Ведунья смолкает, крепче сжимая ладонь не впечатленного Матвея.

— Не могу разобрать… — спустя несколько минут гнетущей тишины изрекает Людмила. — Почему-то вижу еще одну девочку. Маленькая, темненькая…

Я приободряюсь. Должно быть, она имеет в виду нашего будущего ребенка.

Матвей исподлобья сверлит глазами ведунью, не выдерживает и разрывает контакт. Людмила, встрепенувшись, открывает глаза и промаргивается. Мы смотрим на него с удивлением. Что такое?