Неподходящая (СИ) - Резник Юлия

Всё меняется за одну секунду.

Ками бежит к воде – босая, загорелая, в смешной панамке и с розовым кругом в руках.

– Мам, смотри, я как русалка! – кричит она. Я смеюсь, поднимая телефон, чтобы снять дочь на видео. И тут… Я даже не понимаю, откуда этот лыжник берется! В шуме волн, криках чаек мы не слышим мотора тянущей его лодки. И хоть видим ее, понимаем, что расстояние до берега вполне достаточное, чтобы на этот счет не переживать.

Мою грудь сдавливает стальной шипастый обруч. Я не успеваю даже вскрикнуть, как на мелководье, в метре от Камилы, проносится лыжник и падает прямо на нее, утаскивая под воду!

– Ками! – мой крик рассекает пляж. Я бегу, обжигая пятки об песок. Но это такая мелочь, если учесть, как печет в груди.

Васька бежит за мной, люди оборачиваются.

Первым из воды выныривает этот придурок. А когда мое сердце почти останавливается – и моя девочка! Мокрая, испуганная, дрожащая, но живая. Я хватаю её, прижимаю к себе, ощущая, как её маленькое тело бьет крупной дрожью в моих руках. У неё содран локоть, оцарапана коленка, а на бедре уже проступает синяк. Но, конечно, это пустяки по сравнению с тем, что могло бы быть.

– Мамочка… – хнычет она. – Я не видела…

– Всё хорошо. Ты не виновата. Всё… всё хорошо… – шепчу я, укачивая её, как младенца. И больше всего нуждаюсь в том, чтобы кто-то и меня пожалел вот так.

– Эй! Ты, овца тупая! Тебя не учили следить за ребенком, м-м-м?! – слышу вдруг над головой. Поднимаю взгляд по мощным, заросшим рыжими волосами икрам. Выше, и выше. Сглатываю. Внутри закручивается то самое чувство, которого я в себе откровенно побаиваюсь. Среди сбежавшихся нам на помощь отдыхающих поднимается ропот. Люди стыдят бугая, который чуть не покалечил ребенка, а теперь еще имеет наглость мне что-то предъявлять. Какой-то парень тычет ему в морду телефоном, угрожая, что все записывает. Но этому придурку хоть бы хны. Он продолжает меня отчитывать. Камила все сильнее пугается… Я залипаю на ее дрожащих в страхе губках, делаю вдох, перевожу взгляд на покачивающуюся на волнах лыжу. И сжимаю ее в мокрых пальцах, передав дочь в надежные руки Васьки. Штуковина в моих руках тяжёлая, влажная, с облупившейся краской по краям и глянцевой наклейкой в виде языков пламени. Пальцы соскальзывают по водорослям, облепившим край, но я лишь сильнее их сжимаю. В голове гул. На глазах красная пелена. И фоном ко всему – тоненькое всхлипывание Камилы. Моя дочь напугана до икоты. До дрожи во всем теле, которую я могу различить даже сквозь застилающую глаза дымку.

– Ты охренел? ­– рычу я, подступая к лыжнику.

– Да я тебе… – начинает он, но заканчивает в тот момент, когда я с размаху бью его этой чёртовой лыжей.

– Ты. Чуть. Не. Убил. Моего. Ребёнка, – шиплю сквозь зубы, делая шаг за шагом, выдавливая бугая на сушу.

– Ты чё, с ума сошла?! – он наступает, грязно матерясь. Бьет меня в ответ по лицу, свободной рукой пытаясь вырвать лыжу из моих рук, но вдруг падает, теряя равновесие. И все… Меня окончательно срывает. Я принимаюсь наотмашь его лупить. Сначала лыжей. Потом босыми ногами. Осекаюсь, лишь когда Васька трогает меня за плечо.

– Остановись. Ты пугаешь Ками.

Точно… Моя девочка совсем рядом. Смотрит на меня глазами, полными ужаса. Я отшвыриваю от себя злосчастную лыжу и падаю на колени. Уткнувшись носом в солёную макушку Ками, крепко-крепко ее обнимаю. И дышу глубоко, заставляя себя успокоиться.

– Прости. Прости, птенчик. Я не позволю, чтобы тебя кто-то обидел. Никогда. Слышишь? Никогда… – бормочу, гундося, потому что нос все сильнее распухает. Ками кивает. Улыбается робко, обнимая меня в ответ. Васька прижимается рядом, протягивая мне извлечённую из термосумки банку пива.

– Тебе надо приложить холодное и позвонить Адаму, – тихо замечает она.

Искушение увидеть его сейчас такое сильное, что мне трусливо хочется согласиться. Но в итоге я отрицательно мотаю головой:

– Нет… У него сегодня семейный праздник. День рождения брата. Не хочу его дергать.

– Ты серьезно? У тебя, вполне возможно, сломан нос!

– И что?! – шиплю, как будто это она виновата, что мне нет места рядом с моим мужчиной. – У нас не те отношения, чтобы я… – отмахиваюсь. – Не бери в голову.

Васька смотрит на меня осуждающе, но спорить не берется. На какое-то время я вообще теряю ее из вида, сосредоточившись на дочери. Камила успокаивается гораздо быстрее меня. Меня же потихоньку догоняет осознание случившегося. Эмоциональный всплеск выжимает меня подчистую. Хочется поскорее домой. В душ и под одеяло.

– Ками, собери формочки, хорошо? Будем ехать домой.

– Уже? Но мы же хотели поесть мороженого! – она тычет пальчиком в небольшое пляжное кафе. Перевожу растерянный взгляд на Василису.

– А я бы выпила чего-нибудь, да покрепче. Дай посмотрю… – тянется к моему многострадальному носу. – Кажется, перелома нет. Можем попросить льда – приложишь.

– Мамочка, ну пожалуйста! – канючит Ками, молитвенно сложив ручки. Дочери я отказать не могу. Особенно после всего, что ей довелось пережить.

– Ладно. Только недолго.

Сложив наши нехитрые пожитки, мы поднимаемся в кафе и делаем заказ, который отупевший от жары официант уточняет три раза, а потом, один фиг, приносит совсем не то. Свое мороженое и два апероля мы получаем только через двадцать минут, когда я почти решаюсь послать к чертям и это кафе, и такое обслуживание.

Пить я не хотела, но несколько первых глотков уходят, словно в сухую землю. Пружина внутри начинает медленно расслабляться – и это по-настоящему блаженное чувство. Может быть, я даже решусь повторить.

Прикладываюсь к соломке и вдруг вижу знакомую машину, с визгом въезжающую на стоянку. Сердце опускается в пятки.

Перевожу возмущенный взгляд на Ваську. Та ерзает, будто ей стыдно, и немного сползает по стулу.

– Предательница!

Глаза Адама находят меня сразу же. И это не взгляд заботливого мужчины – я вам клянусь! Дистанция между нами стремительно сокращается. И вот он уже закрывает своей массивной фигурой белый свет…

– Добрый день, – в его голосе фонит напряжение.

– Адам! – Ками вскакивает со стула, обнимая Байсарова за ногу. Адам, не сводя с меня глаз, опускается на корточки. Его лицо искажается, когда он видит фингалы на теле Камилы.

– Где болит?

– Нигде, – беспечно пожимает плечами Ками. – Я приняла лекарство, – улыбнувшись, тычет пальчиком в пустую креманку.

– И мама тоже, как я посмотрю.

Я вспыхиваю от того, сколько осуждения в его голосе. Словно… Не знаю. Словно я, и правда, какая-то непутевая.

– Собирайтесь. Поедем в больницу.

– Думаю, это лишнее, – завожусь я, испытывая самую настоящую злость. Адам подходит ближе. Снимает с моих глаз Васькины солнцезащитные очки и… присвистывает.

– Я так не думаю.

– Но…

– Тот, кто это сделал, все еще здесь?

Адам сканирует округу цепким колючим взглядом, от которого мне становится не по себе. Он горячий парень, а я не хочу втянуть его в историю, которая запросто может закончиться уголовкой. Спасает ситуацию Васька.

– Нет, Адам Вахидыч. Он сбежал сразу после того, как Лейла его побила.

Адам выпрямляется и, продолжая поглаживать Ками по волосам, косится на меня. И опять нет в этом взгляде ни сочувствия, ни нежности. Только непонятное мне напряжение да колючая злость, от которой я вся сжимаюсь.

– Лейла, собирайся, – настойчивее повторяет он и обращается к Ваське, даже в такой ситуации не растеряв своей галантности: – Вас подвезти?

– Я на колесах.

Адам кивает. Сжав челюсти, снимает со спинки стула мой сарафан на запахе. И со значением мне протягивает. От стыда я готова провалиться сквозь землю! Вот что он обо мне подумает? Сижу побитая, с выпивкой, в одном купальнике… А-а-а! И пусть он очень и очень скромный, аргументы о том, что мы на пляже, где все так ходят, перестают работать. Я чувствую себя опозоренной и провинившейся, хотя для этого нет причин!

К машине иду, с трудом удерживая спину прямо. Адам отвлекается, чтобы закрепить ремни безопасности на кресле Ками. Я порываюсь сесть к дочери, но отказываюсь от этой идиотской мысли, не желая усугублять.