Развод. Цена ошибки - Дарина Королёва

мужчиной. И пройти испытания вместе. А теперь убирайся. Ты мне противен. Раз не твоя дочь — то больше не увидишь её. Никогда!

— Я хочу видеть Марка! — заявляю ему напоследок. Сердце сжимается от мысли о мальчике, которого я полюбила как родного.

Его лицо искажается, будто я ударила его.

— Ты ему никто! — отрезает он с жестокой улыбкой.

Воздух застревает в лёгких. Никто? Все эти годы я вставала по ночам, когда у него были кошмары. Целовала разбитые коленки. Пекла его любимое печенье с шоколадной крошкой. Учила завязывать шнурки. Возила на тренировки... Старалась восполнить его недостаток любви родной матери... которая оставила его в самом уязвимом периоде.

— Я столько времени с ним проводила, он привязался ко мне. Он считает меня мамой! И я скучаю!

— Он не нуждается больше в твоём внимании, не утруждайся! Вспомни, как ты вечно орала, что ты устала, никто не помогает! Теперь скажи спасибо — я освободил тебя от бремени! Будет больше свободного времени! Больше не придётся готовить мне и гладить рубашки! Держать дом в чистоте — можешь засраться и облениться по полной! Радуйся теперь! А Марк прекрасно себя чувствует с Ветой — она умеет находить подход к любому. Удивительная женщина!

Перед глазами красная пелена. Рука сама тянется к бутылке с водой на прикроватной тумбочке. Замах — и пластик летит в его самодовольную физиономию.

Он едва успевает увернуться.

— Марка ты больше никогда не увидишь! — чеканит, демонстративно стряхивая капли воды с рукава дорогого пиджака. В этом жесте столько брезгливости, будто я не водой плеснула, а помоями. — Забудь о нём.

Бездушный монстр!

Без сердца. Без души…

ГЛАВА 27

— И да, — заявляет прямо, поднимает подбородок, словно готовясь произнести торжественную речь. — Как только мы с тобой разведёмся, я женюсь на своей бывшей жене.

Абсурд происходящего просто зашкаливает. Он что, правда думает, что звучит благородно? Что его "честность" сейчас что-то исправит?

Он выпрямляется, расправляет плечи, словно груз упал с них. На лице появляется выражение человека, выполнившего важную миссию.

— Хватит. Даже у такого кремня как я — терпение не железное! Всё это время я не знал, как тебе сказать... Как подойти осторожно, чтобы не ранить тебя. Оберегал тебя, ради ребёнка, которого ты носила.

"Оберегал". Хочется рассмеяться. Или заплакать. Или закричать. Пока он "оберегал" меня, параллельно строил семейное гнёздышко с бывшей. Какая трогательная забота!

— А ты... — кривится, будто лимон разжевал. — Столько грязи вылила на меня! Да я тебе всё дал! Если бы не я... До сих пор бы мыла полы за копейки.

Вот оно. Его истинное лицо.

Благодетель. Спаситель несчастных и убогих. А я, значит, неблагодарная тварь, не оценившая его великодушия.

В голове крутится истерическое: "Спасибо, барин, что сапогом пнул, а не палкой огрел!"

В душе умирают последние крохи тепла, последние воспоминания о счастье — всё рассыпается прахом.

Этот человек... Он же знает, как я боролась, как училась, как пахала в свободное от учёбы время до встречи с ним. Знает — и бьёт по больному.

Он машет рукой, будто отмахивается от надоедливой мухи, разворачивается и уходит. Дверь хлопает так, что вздрагивают стены. Пакет с апельсинами, задетый его локтем, падает, рассыпая яркие оранжевые шары по больничному полу. Они катятся к стене, как солнечные брызги, издевательски яркие в этот тёмно серый момент моей жизни.

Ариша всхлипывает во сне. Бережно укладываю её в кроватку, поправляю одеяльце. Моя девочка. Моё сокровище. Единственное, что у меня осталось.

Сажусь на край кровати, прячу лицо в ладонях. Слёзы текут сквозь пальцы, капают на больничный халат. Внутри пусто и больно, словно вырвали что-то живое, трепещущее.

Марк... Как он там? Помнит ли наши вечерние сказки? Утренние обнимашки? Тёплое молоко с мёдом перед сном? Господи, как же больно...

Апельсины продолжают поблёскивать на полу. Один подкатился совсем близко к кровати — яркий, насмешливый символ его фальшивой заботы. Хочется растоптать его, размазать по полу, но нет сил даже на это. Просто сижу, обхватив себя руками, и качаюсь из стороны в сторону, глотая беззвучные рыдания.

На следующий день дверь палаты распахивается без стука — свекровь собственной персоной. Не с гостинцами, не с поддержкой. Нет, эта женщина пришла добить. В её глазах плещется плохо скрываемое торжество — наконец-то можно высказать всё, что копилось годами.

Я вспоминаю тот первый вечер знакомства с его родителями. Их квартира на Патриарших, увешанная картинами в тяжёлых рамах, книжные шкафы до потолка — всё кричало о статусе и положении. Помню, как волновалась, когда наливала им чай в их фамильный сервиз. Как свекровь поджимала губы, заметив, что я держу чашку "неправильно". Как свёкор демонстративно морщился, услышав моё "что" вместо их интеллигентного "простите".

"Деревня", — шептались они за моей спиной, думая, что я не слышу. "Откуда он её только выкопал?" "И эта... особа будет носить нашу фамилию?"

Их перешёптывания жгли, как крапива, оставляли невидимые рубцы на сердце.

А Вадим делал вид, что не замечает — улыбался, подкладывал мне пирожные, рассказывал о моей учёбе в архитектурном колледже.

Какая же я была наивная! Думала, что своим трудолюбием, своей искренностью докажу им... Что? Что я достойна их драгоценного сыночка?

Да, я приехала из деревни. Работала уборщицей, училась по ночам, снимала угол в коммуналке. И что? Зато их столичный, интеллигентный мальчик, с его дипломом МГУ и безупречным произношением английских слов, оказался насквозь гнилым двуличным мерзавцем.

Променял жену и новорождённую дочь на бывшую, на потаскушку, мать-кукушку — зато "из приличной семьи", с аристократическим профилем!

Голос свекрови, пронзительный как скрежет ножа по стеклу, отскакивает от больничных стен. Ариша морщится во сне, и я машинально прикрываю её собой — как от удара.

— Вадик мне всё рассказал, — понижает голос до драматического шёпота, смакуя каждое слово. — Про ребёночка-то... нагулянного.

Последнее слово она выплёвывает с таким смаком, будто всю жизнь ждала этого момента. Ухмылка искривляет её накрашенные губы — красные, как свежая рана.

— Я думаю, вам однозначно надо развестись! — вещает она тоном судьи, выносящего приговор. — И даже не думай претендовать на наши деньги — имей в виду. Ты ведь из зачуханной деревни приперлась, на все готовенькое.

Смотрю на неё и вижу источник всей этой гнили. Яблоко от яблони... Теперь понятно, в кого Вадим такой. Она научила его этому искусству — поливать грязью, унижать, выворачивать факты наизнанку. Интересно, она тоже считает себя благодетельницей? Думает, что осчастливила меня, позволив войти в их драгоценную семью?

Она уходит с видом