Клетка бесприютности - Саша Мельцер

– Мы виделись вчера, – напомнила Лу, но от удовольствия, доставленного моими словами, все равно смутилась. – Но я тоже успела соскучиться.

Ей была позволительна эта сладость в восемнадцать – позволительно бросаться такими словами, ждать их от меня, смакуя каждую фразу; позволительно громко говорить о любви и не стесняться этого; позволительно мечтать. Я не одергивал ее за иногда излишнюю навязчивость, которая оказалась приятна и мне самому; не укорял за громкие обещания и «я буду любить тебя всегда». Мне и самому казалось, что я буду любить ее всегда – словно это написали у меня на судьбе с красной пометкой «обязательно сбудется».

Я купил ей латте, и теперь Лу шла рядышком, потягивая напиток и рассказывая о прошедшем дне. Не вдаваясь в ее фразы, я смотрел на красивый профиль и чуть вздернутый нос. Она активно жестикулировала, размахивая стаканчиком.

– У тебя такой красивый район! – внезапно выпалила она. – Здесь очень живописно, и речка такая!

Я даже растерялся.

– Красивый? Серый какой-то весь… Ничего примечательного.

– Зато спокойно, – Лу подошла к перилам, отгораживающим асфальтированную набережную от Чертановки. – Красиво. Дышится легко… И дома те такие высокие… Ты в них живешь?

Я проследил за ее взглядом, она смотрела точно в сторону микрорайона Северного Чертаново, где я и жил. Где мы жили, всей семьей, с отцом-алкоголиком и сыном. Сыном, про которого Лу не знала, и я считал это главной ошибкой. Но растянуть мгновение наших встреч – единственное, что я мог: не сомневался, что она уйдет, едва узнав. Никто не готов номинально стать матерью в восемнадцать. Лала была не готова. А Лу – тем более, еще и чужому ребенку.

– Мне, наверное, надо сказать тебе кое-что важное, – я тоже оперся о перила, чувствуя, как к горлу подкатывает непрошенная, острая тошнота. Лу заправила за ушко прядь светлых волос и повернулась ко мне.

– Наверное, что ты меня любишь? – она не прекращала улыбаться и потянулась было за поцелуем, но я ее мягко отстранил, стараясь не смотреть в глаза – там уже промелькнула колючая, непонятная обида. – Игорь, что случилось? Ты нервный…

Нервный – не то слово. Я был взвинчен, придавленным ответственностью и необходимостью говорить; ощущал себя в разворошенном улье, где каждая оса норовила ужалить; я потерялся в мыслях и теперь не знал, как продолжить разговор.

Меня отвлек телефонный звонок. Он же дал фору – пару минут на раздумье, как сказать все правильно.

– Ты с Вадиком ушел гулять? – с напором, без приветствий спросила мать.

– В смысле? – переспросил я. – Я один ушел. Вадик дома остался.

– Его нет в комнате. Кроссовок нет. Думала, ты забрал его с собой, прогуляться, голубей на речке покормить…

До меня плохо доходил смысл сказанного. Вадика не было дома. Вадика не было со мной. Но где тогда был мой сын? Я на секунду закрыл глаза, сделав два глубоких вдоха, и попытался совладать с собой, но слова сами рвались наружу.

– То есть ребенок просто вышел из дома, и его никто не остановил? Вечер на дворе! Стемнеет скоро!

– Игорь, я… – мать растерялась от такого напора. – Надо идти и искать… Куда он мог пойти? Может, во двор погулять? Но с окна его не видно, на детской площадке точно нет.

Грязной волной накатила паника.

– Сиди и жди его дома. Я пойду искать по окрестностям. Знаешь, почему он ушел? Потому что его заебало бесконечное пьянство.

– Не говори так…

– Называю вещи своими именами! – закричал я, забыв, что рядом Лу. Забыв, что я сам скинул сына на мать, а теперь пытался ее обвинить в том, что сам недосмотрел. Будто так моя вина могла стать меньше. Вадику восемь – всего восемь! – а он уже сбежал.

Почувствовав теплое прикосновение к коже чуть выше локтя, я разом остыл, выдохнул и крепче сжал телефон.

– Жди дома, – пробормотал я. – Вдруг вернется. Не выходи.

Нажав на отбой раньше, чем мать успела согласиться или возразить, я закрыл глаза, желая собраться с мыслями, разложить все по полочкам, но чем дольше я стоял, тем сумбурнее думал. О Вадике, о матери, о ничего не понимавшей Лу, которая по-прежнему ладошкой держала меня за руку. Я приоткрыл глаза, и мир покачнулся – и набережная Чертановки, и залитый предзакатным солнцем горизонт, и разбитый асфальт. Лу ласково придержала меня за лицо, вынудив посмотреть на себя.

«Я должен сказать тебе кое-что важное».

– Что случилось? – ожидаемо спросила Лу.

– Вадик пропал, – прошептал я и, предвещая дальнейшие вопросы, добавил: – Мой сын.

Лу сделала шаг назад, и мне показалось, что она сейчас сорвется и побежит к метро, прочь, а потом никогда больше не возьмет трубку. Но она только убрала ладони с моего лица, обхватила пальцами металлические перила и сосредоточенно смотрела куда угодно, но не на меня.

– Надо искать, – она нервно поправила волосы, – сколько ему?

– Восемь, – голос осип от внезапной сухости во рту. – Не представляю, куда мог пойти.

Я не рассказывал Лу о семье. Иногда вырывалось случайно, когда я в паре слов делился новостями о прошедшем дне или планами на грядущие выходные; иногда сбалтывал лишнего в пылу жаркой речи об учебе в медицинском. Но я сомневался, что этого хватило бы на то, чтобы Лукерья составила целостную картину о моей жизнь.

– Поищем, – решительности ей не занимать. – Разделимся. Как он выглядит?

– Маленький, чернявенький, кудрявый… В красной футболке, вряд ли переодел перед выходом… – перечислял я. – В джинсах, наверное… или в штанах спортивных… Лу, я не помню, в чем он был…

– А в телефоне нет фотографий?

Камера у меня на телефоне была. Не очень хорошая, изображения получались нечеткими, но иногда я снимал конспекты у старосты или красивые пейзажи по дороге домой. Колючей изморозью прошило вдоль позвоночника – ни одной фотографии Вадика в телефоне не нашлось. Я ни разу не сфотографировал сына.

– Нет, – я выдавил это с трудом, будто бритвой резало язык.

– Будем искать по описаниям, – Лу вздохнула. – Я пойду вдоль набережной и к метро, а ты тогда во дворы?

– Ты не заблудишься?

– Не должна, – она поддерживающе сжала мою руку. – Позвоню тебе, если найду его первой. Беги.

Я сомневался, что Вадик бы пошел к метро или на набережную, но проглотил слова, мягко высвободил руку из