Клетка бесприютности - Саша Мельцер

хотел погладить по плечу, но одернул руку, проклиная самого себя и свою медлительность за эту неловкую паузу. – Если ты не захочешь, то не последняя.

– Ваш кофе.

Бариста вовремя окликнул нас, избавил меня от неприятного объяснения, а Лу – от необходимости быстро отвечать. Она взяла свой напиток и пластиковую ложечку, подцепила кусочек взбитых сливок и отправила в рот. Американо на фоне ее напитка смотрелся невкусно, но я поспешно сделал глоток и еле сдержался, чтобы не поморщиться от горечи. Мы пошли к выходу. Лу не захотела сидеть у окна, ее тянуло гулять.

– Хочешь, на выходных сходим в кино? – предложил я. – Точно идут какие-нибудь классные мелодрамы.

– А если я люблю ужастики? Или боевики? – Лу улыбнулась. – Почему ты вдруг решил, что я люблю мелодрамы?

– Хорошо, что ты любишь? – я замешкался.

Она не была похожа на любительницу боевиков и ужастиков, мое внутреннее чутье засбоить не могло. Лу минутку помолчала, создавая иллюзию драматической паузы, а потом по-доброму рассмеялась:

– Мелодрамы.

– Не сомневался, – дотянувшись, я щелкнул ее по носу, и она рассмеялась еще задорнее.

На Красной площади днем людей тоже было немного, только группки туристов расхаживали от одного угла к другому, слушая гида в наушниках или вживую. Я удивлялся выдержке этих людей – мне рассказ наверняка бы наскучил еще в самом начале, у ворот, а они с такими завороженными лицами слушали историю этих стен. Из задумчивости меня вывела Лу, нагло дернув за рукав.

– Земля вызывает, – она развернулась и теперь шла спиной вперед, удостоверившись перед этим, что людей на ее пути не было. – Почему медицинский?

Я глотнул американо.

– Не знаю. С детства мечтал спасать людей.

– Мог стать пожарным? Или МЧСником?

– А стал врачом. Дурацкий вопрос, – я оборвал ее почти сразу. – Просто хочу помогать людям. Медицина – это то, что у меня получается.

Она смутилась, и я тут же почувствовал себя виноватым.

– Извини, – пробормотала Лу и наверняка от неловкости в два глотка допила кофе, пряча слабую улыбку и виноватый взгляд за большим бумажным стаканчиком с крышкой. – Не стоило спрашивать.

– Просто когда это мечта детства, очень сложно ответить на вопрос, почему именно врач, – я постарался сгладить остроту диалога и даже взял ее за руку. Пальцы оказались холодными, хотя в этой руке она держала стаканчик. Сжав небольшую ладошку в своей, я постарался согреть ее. Лу начала таять, и сковавшая нас неловкость почти сразу схлынула.

Мы шли до края площади и держались за руки. Ладошка Лу потеплела, и ее пальцы уверенно сжимали мои. Край рукава ее плаща слегка щекотал кожу, ветер развевал светлые волосы, изредка попадавшие даже мне в лицо. Она смеялась из-за моих неудачных, корявых шуток, расспрашивала про учебу и рассказывала про предстоящие экзамены. Я ловил миг, не думая, что дома ждет сын. Сын, о котором только предстоит рассказать, если мы впутаемся в серьезные отношения. Сын, который наверняка ее испугает, и любовь прервется, не успев толком начаться.

– Увидимся еще? – она, стоя на бордюре, вызывала такси, а я молча оглядывался в поисках ближайшей станции метро.

– Обязательно, – пообещал я, на прощание целуя ее в щеку. – Я позвоню.

глава семь: кое-что важное

– А денег все нет и нет, – даже звон бутылок, вроде приятный слуху, но такой ненавистный, не заглушал громких отцовских слов. – Учится он. Шесть лет тяну. И его, и цыганенка. Сколько можно, Юльк? Устал.

Мать молчала. Вадик раскрашивал деревце в альбоме, а я прижимался ухом к двери, чтобы лучше слышать, безотрывно смотря за тем, как стачивался зеленый карандаш о нарисованную крону деревьев. Сын молчал, я молчал тоже и ждал, когда отец выйдет из себя и позовет на кухню. В том, что он захочет сказать мне то же самое в лицо, я не сомневался. Ни капли – он в алкогольной мутоте, с отравленным мозгом ненавидел всех вокруг и всем хотел выплюнуть дрянные слова в лицо.

Он заводил вопрос финансов все чаще, а я готовился к государственным экзаменам, бросив ночную работу еще на третьем курсе, когда организм отключался по дороге в метро от недосыпа, на парах – от усталости. Остался последний рывок – экзамены, и меня брали в Боткинскую интерном, деканат уже договорился. Кафедра обещала платить стипендию, больница – полставки. Осталось дотерпеть пару месяцев, но отцу было уже невмоготу – весь март и половину апреля он зудел над ухом настойчивым комаром, которого не прихлопнуть. Я обещал – с июля будут деньги, начну зарабатывать, но он не слышал – или не хотел – гнул свою линию о моих бесталанности и нахлебничестве.

– Иди сюда, Игорек!

Я ждал, когда он позовет. Ждал, но все равно помедлил перед тем, как открыть еле державшийся металлический крючок. Глянул на сына, слабо улыбнулся ему, пусть он и не видел, а потом вышел на кухню. В три шага преодолев коридор, я почувствовал, как пахнуло спиртным, и не спасала даже приоткрытая форточка. Апрель был на редкость теплым, а сегодняшний день – безветренным. Запах, противный носу, застаивался. Я хотел бы задержать дыхание или дышать ртом, но омерзение все равно подкатывало к горлу.

– Что? – мой голос прозвучал грубее, чем я того хотел. Это все равно, что сразу нырнуть в ледяную воду вместо медленного захода по острым камешкам. Отец сорвется сразу, я знал.

«Нарываешься?» – транслировал я его фразу, ту, которую отец еще даже не успел сказать.

– Нарываешься? – повторил он голосом из моей головы. – Поганец. Я тебя кормлю, пою…

– Выблядка моего содержишь, – подсказал я после секундной заминки и тут же пожалел. Рюмка – стеклянная и дорогая, из остатков былой роскоши – пролетела в нескольких сантиметрах от лица. Но я и не дернулся: чего дергаться, если с детства получаешь россыпь синяков?

– Пасть закрой! – он брызгал слюной, забывая вытирать ее с подбородка. Пьяный взгляд скользил по стенам, явно пытаясь сосредоточиться на мне, но все равно постоянно уплывал. – Закрой, я сказал!

И я молчал, поняв с первого раза. Мать сжалась на табуретке, пытаясь с нею слиться, и лучше бы свалила – драки не миновать.

– А