Клетка бесприютности - Саша Мельцер

хватки Лукерьи и побежал во дворы. Вадик любил качели, песочницы и играть с бродячими собаками, но на детской площадке его не оказалось, собак вокруг тоже не было. Заглядывая в каждый подвал и сокращая количество мест, где сын мог быть, я то и дело переходил на бег. Но потом остро, как шилом, кололо в подреберье, и я останавливался, тяжело и глубоко дышал. Пальцы начинали дрожать, но я сцепил руки в кулаки, не позволяя волнению взять верх, победить в этой схватке. С Вадимом ничего не могло случиться, но с каждым пустым двором внутри отмирал кусочек надежды.

Позвонив матери почти в отчаянии, мечтая о том, что Вадик вернулся домой, я услышал только надрывное слезливое «не было» и положил трубку. Сердце ухало под кадыком так громко, что я его слышал. Опомнившись, я попробовал набрать Вадиму – вдруг он взял свою старенькую раскладушку с собой? Сын названивал мне по двадцать восемь раз на дню, а сегодня, как назло, даже телефонная линия отказывалась нас соединять. Абонент недоступен.

В дальних дворах Вадика тоже не нашлось, и я решил, что ищу не там. Но куда еще бежать – не представлял. Он мог быть в любом Чертановском закоулке, сидеть на любой качели или копошиться в самой грязной и разваленной песочнице, но я обошел все дворы. Вадик будто издевался или прятался, чтобы его не поймали. Делал все, чтобы остаться незамеченным. Выдохшись, я уткнулся лбом в кору ближайшего дуба, испытывая потребность удариться об нее несколько раз, рассандалить лоб до крови, чтобы слизывать ее, текущую по лицу, чтобы боль заглушила нечеловеческое волнение.

Телефон в руках завибрировал, секунду спустя по двору разнеслась трель. Ни секунды не медля, я мокрыми пальцами нажал на кнопку принятия вызова и поднес гаджет к уху.

– Я нашла Вадика, – судя по голосу, на том конце провода Лу улыбалась. – Кажется, это он. Маленький, миленький и в красной футболочке. Говорит, папу Игорем зовут…

Она щебетала, но я слышал только спасительное «я нашла Вадика».

– Вы где?

– Недалеко от набережной. Сейчас выйдем на место, где мы встретились.

Пообещав прибежать как можно скорее, я отключился и пару раз глубоко вдохнул, чтобы волнение отступило. Быстрым шагом я выскочил из двора, пересек наискось другой и обогнул наш дом, оказавшись у небольшого торгового центра с бесполезными магазинами. Издалека я уже видел Лу в длинной светло-желтой юбке, а рядом – кудрявого мальчишку. Точно Вадика.

– Я так испугался! – почти грохнувшись перед ним на колени, я потряс Вадика за плечи. – Ты почему сбежал? Почему не сказал бабушке? Почему мне не позвонил?

Сын крепко сжимал руку Лу и даже не думал плакать, хотя обычно куксился от минимально повышенного тона.

– Дедушка проснулся и кричал, – он смущенно ткнулся Лу в юбку. – Я хотел тебя найти на улице, но когда вышел, понял, что забыл телефон…

– Дурачок, – оторвав его от Лукерьи, я крепко прижал сына к себе и погладил по спине. – Больше никогда так не делай. Ты очень, очень сильно меня напугал, Вадик.

Он прошлепал что-то невнятное о том, что больше не будет, впредь всегда будет спрашивать разрешение и даже со школьного двора перестанет убегать. Тогда я поднялся с колен, виновато посмотрел на Лу, чувствуя, как сын сжимает мои пальцы.

– Я не так хотел рассказать тебе эту новость.

– Верю, – Лу вздохнула и прислонилась к перилам. Ветерок с речки красиво раздувал ее соломенные волосы. – Что еще мне нужно знать? Дома тебя ждет жена и еще семеро по лавкам?

– Нет, – стыд опалил щеки, наверняка резко покрасневшие. – Мать Вадика давно с нами не живет. Мы у родителей, пока я учусь и…

– Я понимаю, почему ты не сказал, – она оборвала меня, не дав договорить. – Все в порядке. У каждого есть прошлое, и оно может быть разным.

Ветер усиливался. Вадик выпустил мою ладонь и отбежал на несколько метров – погонять голубей, заливаясь визгливым смехом. Но он остался где-то с краю, за кадром, потому что пока я смотрел только в глаза Лу, тонул в серо-голубом омуте с ледяной коркой и боялся услышать беспощадный приговор.

– Это все? – тихо прошелестел я. – Конец?

– Это начало, – она мягко прильнула к моим губам, и запах сладких духов, а вместе с ним и щемящее чувство любви перекрыли кислород.

глава восемь: гордость против разума

конец 2013-го, Москва

Вторые сутки в больнице казались нескончаемыми – неудобный диван в ординаторской скрипел, когда я переворачивался с бока на бок, хлипкая форточка больницы продувала. Ухо простреливало болью, тянуло вдоль шеи и в области лимфоузла. Прощупав пальцами ноющую область, я досадливо поморщился и снова прикрыл глаза. В декабрьские предпраздничные дни пришлось со всеми поменяться, чтобы в новогоднюю ночь, а по совместительству и в мой День рождения, остаться дома. И пока мой сменщик ездил за подарками по всей Москве, я пялился в облупившийся потолок и считал про себя, гадая, до скольких успею, прежде чем в ординаторскую ворвется моложавая медсестра и позовет к пациенту.

В предновогодние дни все обострялось – люди как будто начинали сходить с ума. Кто-то отрывал себе пальцы хлопушками, кто-то по пьяни падал в открытые дорожниками люки, кто-то ломал ноги на коньках или гололеде, а аварий на центральных проспектах было не счесть. Больницы, забитые до отказа, тяжело вздыхали вместе с врачами, когда слышали очередную сирену скорой.

Такая донеслась опять и через хлипкую форточку. Пока я был ординатором, – только ординатором, но через полгода мне предстояло стать полноценным врачом, – многое не доверяли. Я учился, стоял в операционной рядом с анестезиологом, а лично мне поручали только ведение самых элементарных операций, местное обезболивание и опросы пациентов.

– Игорешик, там мальчика привезли, травма живота. Красавцева только через полчаса на дежурство заступит, глянешь?

От «Игорешика» передернуло, но я сел, размял больную шею, еще раз ненавязчиво ощупав ее пальцами, медленно кивнул.

– Чего я там гляну-то? Хирург, что ли…

– Всему одному вас в меде учат!