Искусство непослушания - Аля Корс

взрослый человек, Вероника. И ты всегда сама принимала решения. Даже самые дурацкие, — он слабо улыбнулся, и в его глазах появилась знакомая ей доброта. — Но если он, — он кивнул в сторону Орлова, — причинит тебе боль, знай: у меня до сих пор хранится то самое ружьё. И я помню, как с ним обращаться.

Орлов не смутился. Напротив, уголки его губ дрогнули.

— Это справедливо, Иван Сергеевич. Я приму любые ваши условия.

Отец снова посмотрел на него, и теперь в его взгляде было уже не осуждение, а тяжёлое, выстраданное принятие.

— Условие одно. Вы позаботитесь о ней. О её безопасности. Я читал, что творится. Обещайте мне.

— Обещаю, — без колебаний сказал Орлов. — Моя жизнь — за её жизнь.

Эти слова, произнесённые тихо, но твёрдо, повисли в воздухе. В них не было пафоса. Была простая, железная правда.

На прощание Иван Сергеевич обнял дочь — крепко, по-отцовски — и пожал руку Орлову. Рукопожатие было сильным, мужским. Это было не согласие, но перемирие. Признание противника, достойного уважения.

Когда они вышли из кафе, Вероника чувствовала себя опустошённой, но невероятно лёгкой.

— Я не думала, что он… примет это, — сказала она, когда они сели в машину.

— Он не принял, — поправил Орлов, глядя в окно. — Он принял тебя. Твоё право на ошибку. Или на счастье. Это многое значит.

Он взял её руку и сжал её. Это был простой жест, но в нём была вся их общая боль, вся борьба и вся надежда.

Вечером того же дня на защищённый телефон Вероники пришло сообщение от отца: «Дочка. Он тебе не пара. Он слишком сложный и слишком опасный. Но… он смотрит на тебя так, как я смотрел на твою мать. Береги себя. И его, кажется, тоже надо беречь. Папа».

Она показала сообщение Орлову. Он прочёл его, и на его лице появилось странное, почти незнакомое выражение — растроганность.

— Знаешь, — сказал он, — а у твоего отца, оказывается, отличное чувство юмора. «Береги его». Никто в жизни мне такого не говорил.

Он обнял её, и они стояли так, глядя на огни города — двое сильных, упрямых людей, которые нашли друг в друге не только страсть, но и неожиданную опору. И впервые за долгое время Вероника позволила себе поверить, что у их истории может быть счастливый конец. Пусть и не простой.

Глава 17: Испытание на прочность

Перемирие с отцом стало глотком свежего воздуха в удушающей атмосфере осады. Но затишье в войне с Алёной оказалось обманчивым. Её месть, как и предупреждал Орлов, была не быстрой и громкой, а медленной, изощрённой и бьющей точно в цель.

Удар пришёл оттуда, откуда не ждали. Не через прессу, а через официальные каналы. В один из, казалось бы, спокойных дней, когда Вероника анализировала позитивную динамику акций, на её рабочий (уже разблокированный) телефон позвонил взволнованный юрист «Орлов Групп».

«Вероника, срочно нужна встреча. К нам поступил запрос из прокуратуры. Касательно контракта с вами».

Ледяная рука сжала её сердце. Она спустилась в переговорную, где её ждал бледный юрист и мрачный Орлов.

— Что случилось? — спросила она, садясь.

Юрист откашлялся. — Прокуратура интересуется законностью выплат по вашему контракту. А именно — их размером и налоговыми отчислениями. Есть основания полагать, что… гм… сумма была завышена с целью вывода средств из компании под видом оплаты услуг.

Вероника онемела. Это было гениально и подло. Алёна, знавшая все внутренние механизмы компании, нашла брешь. Контракт Вероники и впрямь был баснословным. Он был оправдан спасением компании, но формально… формально это можно было представить как мошенническую схему.

— Это абсурд! — выдохнула она. — Моя работа принесла компании сотни миллионов!

— Мы это докажем, — твёрдо сказал Орлов. Его лицо было маской холодной ярости. — Но процесс будет грязным. Тебя будут вызывать на допросы. Твои банковские счета могут арестовать. Это попытка не просто навредить, а уничтожить тебя финансово и репутационно.

Так и началось новое испытание. На следующий день к квартире Орлова, которую пресса уже окрестила «любовным гнёздышком», дежурили папарацци. Веронике пришлось пробираться на допрос с помощью службы безопасности, как преступнице.

Допрос в прокуратуре был унизительным. Молодой, амбициозный следователь смотрел на неё с плохо скрываемым презрением.

— Объясните, мисс Колесникова, на основании каких KPI вам был начислен бонус в пять миллионов долларов? Ваша работа заключалась в общении с журналистами? Не многовато ли для болтовни?

Она пыталась сохранять спокойствие, говорила о росте капитализации, о предотвращённых убытках. Но каждый её аргумент следователь встречал язвительной ухмылкой. «Удобно, да? Назначить себе вознаграждение за „спасение“ компании, которую ваш… покровитель и довёл до кризиса».

Вероника вышла из кабинета с трясущимися руками. Она чувствовала себя грязной, оплёванной. Вернувшись в квартиру, она молча прошла в душ и простояла под ледяной водой десять минут, пытаясь смыть с себя это ощущение.

Орлов ждал её в гостиной. Он видел её состояние.

— Всё, хватит, — заявил он, его голос был как сталь. — Я прекращаю это дело. Сейчас же.

— Как? — устало спросила она, закутываясь в халат.

— Есть люди. Влияние. Я заплачу, надавлю, но это прекратится'.

И тут в Веронике что-то взорвалось. Вся накопленная усталость, унижение и ярость вырвались наружу.

— НЕТ! — крикнула она так громко, что он отшатнулся. — Нет, Александр! Ты не будешь этого делать!

— Ты с ума сошла? Они тебя растерзают!

— А если ты вмешаешься, они скажут, что ты меня покрываешь! Что это доказывает нашу вину! Что я и впрямь просто твоя содержанка, которую ты отмазываешь деньгами и связями! — её голос срывался.

— Я не позволю им это сказать! Я сама себя защищу! Законно! Через суды, через адвокатов! Я докажу, что каждый цент моего гонорара был заработан!

Они стояли друг напротив друга, как два врага. В его глазах бушевала буря. Он видел её боль, но и её невероятное, упрямое до безумия достоинство.

— Это моя война, Александр! — страстно говорила она, подходя к нему вплотную. — Алёна бьёт по мне, чтобы добраться до тебя. Но я не твое слабое место! Я твой союзник! Так относись ко мне как к равной! Дай мне сражаться!

Он схватил её за плечи. — Я не могу смотреть, как они тебя унижают! — прорычал он, и в его голосе впервые зазвучала неподдельная,