Измена с молодой. Ты все испортил! (СИ) - Шевцова Каролина

— Гееер, — дрожит в страхе тихий, всхлипывающий голосок дочери, переходящий в шепот. — А вдруг она умирает?

— Не говори тааак, — шикает сын, — мама просто болеет.

— А чем она болеет? — с тревогой уточняет она.

— Не знаю, Вик. Но что-то очень серьезное.

Сознание медленно возвращается в тело, и я обнаруживаю себя развалившейся на кресле в безумной позе: голова свисает с подлокотника, руки раскинуты в стороны. Пытаюсь их поднять, но они настолько затекли, что плечевые суставы отказываются подчиниться с первого раза.

Глаза тоже не хотят открываться, и мне приходится несколько раз сильно зажмуриться, чтобы заставить их включиться в работу. Кое-как их разлепляю.

Расплывчато проявляются очертания люстры и ажурного узора гипсовой розетки вокруг нее. Помню, что посадила детей ужинать и решила на минутку присесть. Видимо, отключилась. Такие эпизоды становятся привычными в последние дни.

— Папа сказал, она скоро поправится. — продолжает успокаивать сестру мой сын. Он на полчаса младше Вики, но, как всегда говорит их отец, «брат младшим не бывает». И Гера с готовностью включился в эту игру, защищая и опекая сестру везде, где это требовалось. Вот и сейчас, на правах старшего брата, утешает ее.

Приподнимаюсь на локтях и продолжаю наблюдать за моими любимыми двойняшками: стоят в обнимку за спинкой дивана. Гера успокаивающе постукивает своей маленькой ладошкой по плечу сестры. Головка Вики неуклюже лежит на его плече.

— Гер, ну она же не кашляет, не чихает. И температуры у нее нет, — делится своими познаниями в болезнях моя Вика.

— Ну, ты как маленькая, Вик, — говорит сын, — болезни бывают же разные. Вспомни, тати вот все время сахар проверяет, это тоже болезнь такая.

— Динамит.

— Диабет!

— Мамочка! — восклицает Вика, — Смотри, очнулась!

И бежит ко мне.

— Мам, ты Вику напугала.

Гера остается стоять за своим укрытием, но я даже отсюда вижу, как поблескивают слезинки в его глазах. Как он пытается удержать контроль над ними, широко раскрыв веки. Как дрожит его подбородочек, а он стискивает губы, чтобы не разреветься. Потому что мужчины не плачут.

Это он тоже выучил от отца.

Заключаю в объятья свою принцессу, и, пока она зарывается головой в мои волосы, протягиваю вперед одну руку:

— Иди ко мне, мой Геракл.

Сын чинно вышагивает из-за дивана и идет ко мне. Подаюсь чуть вперед, беру за ручку и притягиваю к себе. Целую, обнимаю, вдыхаю сладкий запах их совсем уже не младенческих макушек.

— Простите, что напугала вас, — шепчу им обоим, сама еле сдерживая слёзы.

Как я могла допустить, чтобы мои дети так испугались?

— Ффф, — фыркает сын. — Я не пугался вообще.

— Мам, ты болеешь? — тихонько спрашивает дочь, поглаживая мои руки.

— Нет, милая! — спешно качаю головой. — Почему ты так решила?

— Ну… Ты другая.

— Вик, отстань от мамы.

— Сам отстань.

— Почему другая, солнышко? — не даю им сменить тему.

— Ну… Ты больше не поёшь по утрам… — осторожно начинает перечислять Вика. — И блины… Мы их больше не готовим вместе по субботам.

— И не улыбаешься, — добавляет сын тихо, будто нехотя.

— Да… И перед сном… — грустно выдыхает дочь. — Ты нам больше не читаешь. Только папа нам теперь читает. Вот.

— Даже так?.. — будто от сна просыпаюсь. — Он вам читает?

— Да, когда домой возвращается.

— Его же не бывает дома, когда вы ложитесь.

— Мы не можем уснуть, мам.

— Почему мне не говорили? — не понимаю, как я могла не замечать этого?

— Мы хотели, мамочка, честное слово, — щебечет Вика.

— Мы к тебе приходили в комнату, но ты спала. Ты много спишь. Мы мешать тебе не хотели, поэтому ждали, пока папочка вернется.

— Ты сердишься?

— Господи, нет! — прижимаю их к себе, — конечно же нет!

Я не сержусь, я в ярости! Меня словно окатили ледяной водой. Мои дети думают, что я умираю! Как я это допустила? Я же согласилась оставить предательство мужа в прошлом только ради них!

Сохранить семью меня не мама уговорила, не Карен — я лишь не хотела, чтобы счастливая, размеренная жизнь моих детей изменилась. Идеальная семья, к которой мы их приучили, существовала теперь только в их головках, но я так не хотела лишать их этой иллюзии, что согласилась на самый сложный в своей жизни компромисс.

Но пока я пытаюсь свыкнуться с новой реальностью, они страдают. Мучаются, наблюдая за мной, и не понимают, что происходит!

— Простите, что пугала вас, — еще раз прошу прощения у дочери и сына, найдя для них самое понятное оправдание. — Я была очень уставшей после простуды.

— Мам, нам спать пора, — говорит Гера, первым выползая из моих объятий.

— Ты нам почитаешь, пожалуйста? — просит Вика.

Конечно же, я им читаю. Долго, с паузами, чтобы обсудить интересный фрагмент. И пою любимую детскую колыбельную. И выхожу из их комнаты только когда они наконец засыпают. Довольные, с улыбками на лицах.

Вина и злость смешиваются в ядовитый коктейль.

Мои малыши.

Как же им было страшно…

Буря эмоций накатывает с новой силой, стоит мне перешагнуть порог своей комнаты.

Беру из комода белье и иду в ванную.

Включаю воду в душевой, скидываю одежду и ныряю под тугие горячие струи.

Вода приятно массирует кожу, вселяя надежду на то, что я еще жива, еще способна чувствовать что-то, помимо боли, и я долго стою неподвижно, подставив под мощный поток шею и спину. Напряжение мышц постепенно уходит.

Пробую собраться с мыслями. Что-то не так. Этого не должно происходить, ведь я всё сделала для этого. Я выбрала их. Так почему, ради всего святого, им так плохо? Почему я этого не замечала? С яростью тру мочалкой предплечья, живот, выдирая себя из затянувшегося коматоза.

— Ксюш, ты там? — слышу голос мужа и от неожиданности чуть не теряю равновесие. Задеваю флакон с гелем для душа — тот с шумом падает на пол. — Все нормально?

Вернулся.

Раньше я бы позвала его присоединиться ко мне. Раньше не вода, а он делал мне массаж. Разминал плечи, поглаживал спину, покрывая нежными поцелуями покрасневшую от прикосновений кожу. А сейчас… Сейчас я снова напряглась от одного звука его голоса. Никогда не думала, что мы дойдем до этого…

— Да, — откликаюсь. — Все в порядке.

— Мама зовет нас на обед в субботу, — громко говорит Карен из спальни, когда отключаю воду. — Ты как? Пойдем?

Делаю вид, что не слышу его. Не спеша протираюсь полотенцем, надеваю белье, ночную сорочку. Будь на то моя воля, я бы заперлась в этих четырех стенах и никуда не ходила ни сама, ни с Кареном. Но это невозможно.

Для его семьи мы помирились, между нами не осталось никаких разногласий. И, конечно же, они ожидают, что со временем всё снова станет, как прежде. А одним из составляющих прежнего были эти субботние обеды.

— Ксюш? Ты там уснула, что ли?

Надо выходить.

Карен снимает с запястья часы на металлическом браслете и аккуратно кладет их на ближайшую к нему прикроватную тумбу. Ложится на своей стороне и берет в руки телефон.

Прохожу к своей части, ложусь практически на краю, накрываюсь и поворачиваюсь к нему спиной. И когда я уже уверена, что он погружен в ленту новостей и забыл про свой вопрос, он резко откладывает гаджет и поворачивается ко мне:

— Что опять не так?

— В смысле?

— Ты тут лежишь, как на каторге, Ксюша. Что за хрень?

— Не преувеличивай. У меня просто голова болит.

— Дааа, — протягивает раздраженно. — Ты себя со стороны видишь?

— А что со мной со стороны?

— Я, бл*ть, из кожи вон лезу, чтобы у нас всё наладилось, а ты ходишь вечно недовольная.

— Вот как, — ухмыляюсь. — Ну, прости, что не умею притворяться. Я не актриса.

Хотя мне казалось, что я неплохо прятала чувства. Но сегодняшний день показал, что и в этом я ошибалась.

— Месяц прошел! Я месяц из дома по громкой связи разговариваю, чтобы моя жена, не дай Бог, не надумала ничего в своей головке!