Божественная одержимость - Кристина Руссо

узнала только после рождественского благотворительного гала-концерта.

Я провел рукой по лицу.

Конечно, такая возможность приходила мне в голову еще тогда, в тот момент, когда я услышал ее имя, но я отмел это как совпадение.

— Неважно. Я голодна. — С этими словами Кали сбросила одеяло и вылетела из комнаты, направляясь на кухню, как "голодный" гремлин.

Мой взгляд упал на ее тумбочку. Подойдя, я взял розовый конверт.

Вы приглашены на празднование 19--го дня рождения Натальи Моретти.

Я не принадлежал к типу сталкеров.

Если у меня и были проблемы, то это было ясно.

О моем присутствии всегда знали. Всегда боялись. А если были умны — всегда избегали.

Я не валял дурака.

Если мне было что сказать, я это говорил.

Меня не волновали чувства и прочее дерьмо. Пока я получал то, что хотел, мне было на самом деле наплевать на то, кто пострадает в процессе.

Мне не хватало терпения.

Если я чего-то хотел, я это брал.

Так что отсиживаться в тени было, мягко говоря, не в моих правилах поведения.

До сих пор мне никогда не нравилось наблюдать за кем-либо. Их расслабленные движения, естественные и мягкие, они не подозревают о таящейся за ними опасности.

Наблюдать за ними, в то время как они понятия не имели, что за ними наблюдают.

Но я всегда был нетерпеливым человеком, и мне надоело смотреть и не прикасаться.

Итак, я вышел на свет, наслаждаясь своей естественной формой, пока не встал прямо за ней.

В тот момент, когда она обернулась, из ее нежной шеи вырвался вздох, и пустая чашка в ее руках упала, обещая разбиться на миллион осколков о мраморный пол.

Я с легкостью поймал ее, наклонившись ровно настолько, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, прежде чем выпрямиться во весь рост и возвышаться над ней.

Ее грудь вздымалась от неглубоких вдохов, притягивая мой взгляд. Розовая свободная футболка ниспадала на выпуклости ее груди. У меня свело челюсть.

Она выдохнула с облегчением. — Ты напугал меня.

Я подошел ближе, прижимая Наталью спиной к стойке. Отставив чашку, я оперся обеими руками по обе стороны от нее и заключил ее в клетку.

Я вернулся из Токио вчера, в пятницу вечером. Сегодня вечером моя сестра и Наталья устраивали вечеринку с ночевкой перед днем рождения в доме наших родителей в Квинсе, поскольку завтра был День Святого Валентина — ее день рождения.

Было около полуночи, и я слышал, как они хихикали и сплетничали о ромкоме, который смотрели в комнате Кали. Я пришел на кухню, чтобы немного побыть в тишине и покое, но вскоре я уже не был один.

— Тревор.

— Ммм?

Наталья огляделась, как будто мы делали что-то не так. Ее пухлые губы приоткрылись, голос перешел на шепот. — Что ты делаешь?

Хороший вопрос.

На который у меня нет ответа.

Я ничего не хотел от нее. Мне нечего было ей сказать. Мне не нужно быть так близко к ней.

Но, казалось, я перестаю мыслить рационально, когда она рядом.

В тот момент, когда она вошла на кухню, совершенно не подозревая о моем темном присутствии в тени, я почувствовал, как у меня потемнело в глазах.

Мы были так близко, что я больше не знал, чьим воздухом дышу, хотя был почти уверен, что это ее воздух, потому что на вкус он был слаще обычного.

— С днем рождения, — пробормотал я. Мы были так близко, что я мог сказать, что она скорее почувствовала мои слова, чем услышала их.

Наталья посмотрела мне в глаза; ее медово — карие глаза были намного мягче моих ониксовых. Ей потребовалось еще мгновение, прежде чем она взглянула на электронные часы на одном из приборов, и красные цифры отразились в ее расширенных зрачках.

00:00.

Она снова посмотрела на меня, и что-то неуловимое промелькнуло в ее глазах. Что-то, что заставило зверя внутри меня вцепиться в прутья моих ребер. Что-то, от чего темная, извращенная потребность змеей свернулась у меня в груди. Что-то, что так и подмывало меня сказать к черту все.

— Ты первый, кто сказал мне об этом.

Первый.

Мне всегда нравилось побеждать.

— Какой у меня приз? — Мои слова прозвучали глубоко и гладко, скрывая темноту под ними.

Губы Натальи на мгновение приоткрылись, прежде чем она заговорила. — Чего ты хочешь?

Нежный тон ее голоса проникал сквозь мою кожу, затуманивая мои мысли и суждения.

Чего я хотел?

Кое-что, чего я не должен хотеть.

Поэтому я остановился на чем-то близком.

— Твой ответ.

Она мягко кивнула. — Хорошо.

— Когда я спросил, что ты делаешь в Колумбийском университете, ты не упомянула, что это потому, что тебя удочерили Моретти.

Тепло покинуло ее глаза, слова стали острыми, как лед. — Они меня не удочеряли.

— Правильно. Они оставили тебя в приюте, а потом решили, что хотят вернуть почти два десятилетия спустя.

— Пошел ты, Тревор, — прошипела Она, переполненная эмоциями.

Она толкнула меня в грудь, чтобы я отодвинулся.

Я не сдвинулся ни на дюйм.

— Ты не можешь доверять этим людям, Наталья. Ты понятия не имеешь о том, что происходит...

— Я знаю...

— Нет. Я говорю о...

Настала ее очередь перебивать меня. — Я все знаю.

Я склонил голову набок. — И тебя это не беспокоит?

— Тебя же не беспокоит. — Парировала она, глядя на меня сверху вниз.

— Да? — Я подошел еще ближе; ближе, чем следовало. — Ну, я родился в этом. Вырос в этом. А ты нет

Ее глаза превратились в щелочки. — Я выросла на улицах Бронкса. Думаю, я смогу справиться с небольшой организованной преступностью.

Огонь в ее взгляде не соответствовал холоду в моем. Хотя глубоко внутри меня пылал огонь, о котором она и не подозревала, что разжигала.

Заставив себя отойти от нее, я провел языком по зубам. — Похоже, я тебя неправильно понял.

— Думаю, да.

И с этими словами она исчезла, оставив меня одного в темной кухне.

Все было розовым.

Украшения, воздушные шарики, торт. Даже чертов пунш.

День рождения Натальи стал событием года.

Здесь были все до единого представители элиты. С людьми, которых я не знал, она уже была знакома. Люди, которых она благодарила за то, что они пришли, которых она никогда раньше не встречала, Сальваторе представлял их друг другу.

Все они умирали от желания познакомиться с загадочной дочерью Дона Моретти, которую он так долго скрывал. История прошлого была приукрашена, чтобы казаться более социально приемлемой. Ее не