Развод. Пусть горят мосты (СИ) - Бестужева Стася

– Привет, принцесса, – говорит он, протягивая ей коробку с новыми нотами. – Для твоих занятий.

– Спасибо, – берёт коробку, но не бросается к нему с объятиями, как раньше.

– Ну что, кто хочет пиццу? – объявляет Павел. – Папа вернулся, надо отметить!

Даниил подпрыгивает от восторга. Ника молчит, глядя на меня. В её глазах вопрос: что происходит? Почему папа ведёт себя так, словно ничего не было?

– Давайте, – говорю я, вставая. – Закажем пиццу.

Вечер проходит в странной атмосфере натянутого веселья. Павел рассказывает детям смешные истории, шутит, играет с Данилом в настольную игру. Образцовый отец, вернувшийся в семью. Я наблюдаю за этим спектаклем, понимая его цель – показать детям, что всё вернулось к норме. Что папа снова дома, семья воссоединилась, проблемы решены.

Когда дети ложатся спать, мы остаёмся вдвоём. Павел открывает бутылку вина, наливает два бокала.

– За новое начало, – поднимает он бокал.

Я беру свой, но не чокаюсь.

– Павел, нам действительно нужно серьёзно поговорить, – говорю я. – О деньгах, о будущем, о том, что происходило эти месяцы.

– Мы уже говорили, – он пьёт вино, расслабляясь. – Я объяснил. Это была ошибка, которую я исправил.

– Исправил как? Просто прекратил с ней отношения?

– Да, – отвечает он твёрдо. – Полностью.

– А что с ребёнком?

Он замирает с бокалом у губ.

– О чём ты?

– О том, что она беременна. От тебя.

Цвет медленно покидает его лицо. Долгая пауза, во время которой слышно только тиканье часов.

– Она... она сказала тебе? – спрашивает он наконец.

– Неважно, откуда я знаю. Важно, что ты скрыл это от меня.

– Потому что это не моя проблема! – вспыхивает он. – Я не собираюсь содержать чужого ребёнка!

– Чужого? – не верю своим ушам. – Ты только что сказал, что это чужой ребёнок?

– Я... – он понимает, что проговорился. – Я имел в виду... нет доказательств, что он мой.

– Значит, ты спал с ней без предохранения? – спрашиваю я, чувствуя, как внутри поднимается новая волна ярости. – Рисковал принести инфекцию в нашу постель?

– Лена, не надо драматизировать...

– Драматизировать? – встаю я, чуть не опрокидывая бокал. – Ты изменял мне, подвергал моё здоровье риску, тратил наши деньги на любовницу, а теперь отказываешься от ответственности за ребёнка!

– Хватит кричать! – шипит он, оглядываясь на лестницу. – Дети услышат!

– Пусть услышат! – кричу я. – Пусть знают, кто их отец на самом деле!

– Лена, остановись, – он встаёт, пытается взять меня за руки. – Это именно то, о чём я говорил. Эти истерики, эта агрессия... как мы можем строить отношения в такой атмосфере?

Опять. Снова он делает меня виноватой. В моих истериках, в моей агрессии. Не в своих изменах.

– Хорошо, – говорю я, резко успокаиваясь. – Ты прав. Давай поговорим спокойно.

Он расслабляется, думая, что взял верх.

– Вот и правильно. Мы же взрослые люди.

– Скажи мне честно, – сажусь обратно, делаю вид, что успокоилась. – Как долго длился роман с Вероникой?

– Несколько месяцев, – отвечает он, садясь напротив. – С января, наверное.

– И всё это время ты лгал мне?

– Я не хотел причинять тебе боль...

– Но причинял. Каждый день. Каждый раз, когда целовал меня, приходя от неё.

Он морщится, как от неприятного вкуса.

– Лена, зачем ворошить прошлое? Это закончилось. Она больше не работает в компании.

– Уволилась?

– Да... то есть, нет. Мы договорились, что ей лучше найти другое место.

– Договорились? – уточняю я. – Или ты её выгнал, когда она сказала о беременности?

Его глаза вспыхивают.

– Она сама решила уйти! Поняла, что наделала ошибку, влезла в чужую семью!

– Влезла?

Глава 12

Глава 12

Больничный коридор встречает меня непривычной тишиной. Медсестры, обычно приветливые и болтливые, опускают глаза, когда я прохожу мимо. Санитарка, с которой мы каждое утро обмениваемся шутками о погоде, делает вид, что очень занята протиранием и без того чистого подоконника. Что-то происходит, и это что-то мне определенно не понравится.

В ординаторской застаю Ирину и Светлану. Их разговор обрывается на полуслове, когда я вхожу. Повисает неловкая пауза.

– Доброе утро, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал нормально. – Что-то случилось?

– Нет-нет, – слишком быстро отвечает Ирина. – Всё в порядке. Просто обсуждали... пациента из третьей палаты.

Ложь. Мы с Ириной работаем вместе десять лет, я знаю все её жесты, все интонации. Сейчас она врёт, и делает это плохо.

– Лена, – Светлана смотрит на меня с каким-то странным выражением – смесь жалости и любопытства, – как ты... в порядке?

– Конечно, – отвечаю, снимая пальто. – А почему ты спрашиваешь?

Они переглядываются, и от этого безмолвного обмена у меня холодеет внутри.

– Ничего особенного, – Светлана быстро отводит глаза. – Просто ты выглядишь уставшей.

Снова ложь. Но я не настаиваю – у меня операция через час, нужно сосредоточиться. Личные драмы могут подождать.

Надеваю халат, проверяю график, просматриваю историю болезни пациента. Всё как обычно, но ощущение неправильности не покидает меня. Словно все вокруг знают какой-то секрет, и только я осталась в неведении.

По дороге в предоперационную меня останавливает Олег Дмитриевич, анестезиолог, с которым мы часто работаем.

– Лена, минутку, – говорит он, отводя меня в сторону. В его глазах тревога, и от этого моё беспокойство усиливается.

– Что случилось, Олег? У нас операция через...

– Я знаю, – перебивает он. – Слушай, это не моё дело, но... ходят слухи.

Сердце пропускает удар.

– Какие слухи?

Он нервно оглядывается, понижает голос:

– О твоём... эмоциональном состоянии. Кто-то пустил слух, что у тебя проблемы. Психологические. Что ты... нестабильна.

Земля уходит из-под ног. Так вот почему все эти странные взгляды, эти недомолвки.

– Кто? – спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

– Точно не скажу, – он пожимает плечами. – Но якобы твой муж звонил нескольким людям, выражал беспокойство. Говорил, что ты отказываешься от помощи, что у тебя паранойя, что он боится за детей...

Каждое слово как удар под дых. Павел. Конечно, Павел. То, о чём предупреждала свекровь – «у нас есть свидетельства твоей неадекватности». Они не шутили. Они действительно готовы уничтожить мою репутацию, мою карьеру, моё право быть матерью.

– Лена, я не верю этому, – быстро добавляет Олег, видя мою реакцию. – Знаю тебя много лет. Ты самый уравновешенный человек в этой больнице. Но Клочков уже в курсе, и ты знаешь, какой он...

Клочков. Заведующий отделением. Педант и перестраховщик, готовый на всё ради безупречной репутации больницы.

– Спасибо, Олег, – говорю я, стараясь сохранять спокойствие. – Я разберусь с этим после операции.

– Удачи, – он коротко сжимает моё плечо и уходит.

Операционная – моё убежище, моя крепость. Здесь, в стерильной тишине, нарушаемой только писком аппаратуры и короткими командами, я могу отрешиться от всего. Здесь важны только мои руки, мой мозг, моё умение спасать жизни. Три часа я оперирую молодого мужчину с опухолью желудка, и всё это время мои движения безупречны, несмотря на бурю внутри.

Когда последний шов наложен, а пациент передан в руки анестезиологов, реальность обрушивается с новой силой. На выходе из операционной меня ждёт секретарь Клочкова:

– Елена Викторовна, Сергей Петрович просит вас зайти к нему после операции.

Киваю, чувствуя, как пересыхает во рту. Этот разговор неизбежен, но от этого не легче.

В кабинете Клочкова нервно курю электронную сигарету, бросаю которую уже третий год. За столом – он сам, за пятьдесят, с аккуратной сединой и внимательными глазами за стёклами дорогих очков. Рядом – начмед Ковалёва, суровая женщина с репутацией справедливой, но безжалостной.