Договор на одну ночь (СИ) - Мария Анатольевна Акулова

у местных, туристов, бесячего Георгиоса.

Обидно настолько, что хочется выть. Только сил продолжать корчить из себя оскорбленную невинность во мне уже нет. Я признала свою вину во всем. За все попросила себя простить. Приняла наказания.

Убедилась: нечего слушать заезжих изменщиков, которые ни черта не смыслят в нашей бытности, хоть и имеют греческие корни.

Жаль, что я не сделала этого сразу.

***

Обслуживать людей сегодня мне было особенно сложно. Понятно, что большинство обитателей и гостей Милфеи чхать хотели на разборки Димитрия Шамли с племянницей, но я себя чувствовала так, будто каждый сидящий в нашем кафе слышал, как я визжала и просила остановиться, а дядя перечислял мои грехи.

И, словно издеваясь, именно сегодня о себе напомнить нужно было злосчастному Темирову.

Он мне понравился, а теперь я его почти ненавижу.

К их столику подходить дядя мне строго-настрого запретил. А я и не стремилась. Разве что… К Петру.

Мне иногда так хочется попросить, чтобы он забрал меня к себе в Понтею. Я возьмусь за любую работу. Подпишусь на любые условия. Просто пересидеть бы под его защитой до августа, а потом уехать… И с концами.

Когда тетя Соня отправила меня в подсобку за мешочком специй – я пыталась отнекаться, но, учитывая настроение дяди, не слишком настойчиво. Понятия не имела, вспыхнет ли следующим таким же ярким пожаром малейшее мое непослушание.

Проходя мимо столика, я позволила себе маленький грешок – всего лишь глянуть на Петра. Он улыбнулся – мое сердечко забилось быстрее.

Но это ни в какое сравнение не идет с тем, как начало вылетать, когда на запястье сомкнулись пальцы другого. От страха, конечно же. А еще от возмущения.

Вы же говорили, что трогать меня никому нельзя. А вам? Или вам любую трогать можно?

По Темирову видно было, что он мной забавляется. Он и тогда забавлялся, наверное. Как и все тут, упивался моим испугом. А я подумала, что говорил всерьез. Дурочка.

Сейчас с радостью отмотала бы время вспять и в уборной вела себя иначе. Не лезла бы. Раскаянье не источала (какая разница, я все равно свое получила), не рассказывала бы ни про дядю, ни про отца…

Сидя за столиком, он смотрел на меня с иронией, а я внутри цитировала подробности его ужасной биографии.

Вот как так можно? Изменять жене с ее лучшей, блин, подругой! Неужели никого другого не нашел?

Подлец.

Они уехали – я выдохнула облегченно.

Надеюсь, дядя хотя бы не делился с ними рассказом о том, как гонял меня утром сидоровой козой. Это унижение я вряд ли пережила бы.

***

Уже вечером, протирая с безосновательным остервенением столы, на фоне шума прибоя слышу свист. Подняв взгляд – врезаюсь в насмешливое лицо Георгиоса.

Он, без спросу, заходит на нашу террасу и усаживается наблюдать, как я убираю.

– Получила сегодня, да, Еленика? – от вопроса и тона меня начинает трясти.

Игнорирую, продолжая протирать стол. Взгляд парня прожигает дыры в моей щеке. Спускается ниже. От понимания, что Жора откровенно меня разглядывает и ничего ему за это никто не скажет, подташнивает.

Так теория депутата тебе льстит или не нравится, Лена? Он имеет право так себя вести или нет?

Какое-то время старостёныш просто за мной наблюдает, как за рыбкой в аквариуме.

Я заканчиваю вытирать стол и ухожу к следующему, сознательно выбрав тот, что подальше.

Чтобы не вступать в открытый конфликт – отворачиваюсь спиной. Но то, что изначально кажется дальновидностью, оказывается новой глупостью.

Когда нужно – Георгиос перемещается в пространстве ловко и беззвучно. Прижимается ко мне сзади. Сдавливает мой подбородок пальцами и хочет развернуть лицом к себе.

Я брыкаюсь.

Он успевает ощупать мое бедро и ягодицу прежде, чем я сбиваю руку и выворачиваюсь.

Жора цокает языком и покачивает пальцем в воздухе.

– Но-но, Еленика. Ты же только утром по заднице получила. Хочешь ещё? К клиентам надо с уважением…

– Мы закрыты. Ты – не клиент. И если еще раз позволишь себе меня коснуться…

Жора легкомысленно отмахивается.

– Я это уже слышал. Прекрати угрожать. И вообще мне начинает надоедать, как ты ломаешься, Еленика. К тебе сын старосты проявляет благосклонность. Любая другая на твоем месте руки мне целовала бы, а ты…

– Так и иди к любой другой. Меня от тебя тошнит. Ты это знаешь.

Изнутри колотит. Уверена, Жора это замечает. Но его моя реакция не обижает, а подзадоривает. Он снова улыбается. Хищно и для меня безысходно. Смотрит по сторонам. Делает шаг ближе.

Я отступаю и, по дурацкой случайности, врезаюсь в стул, на котором сидел Андрей Темиров.

Цепляюсь за него пальцами. Отдаляюсь лицом от приблизившегося ко мне молодого человека.

– Тошнит не тошнит, а привыкать придется, Лена. Мне отец сказал, чтобы я до конца лета жену себе выбрал. Не принято у нас долго холостым ходить.

Чувствую себя загнанным в глухой угол зверьком. Дергаюсь, но лица все равно касаются пальцы.

– Я тебя выбрал. Ты из наших самая красивая. Нетронутая. Полугречанка, но так уже и будет. Я полный грек, а ты хотя бы целка. Это важно. Так что… Сватов скоро встречайте…

Жора подмигивает и пытается приоткрыть мой рот, надавив пальцем под нижней губой. Я упрямо сжимаю.

Я тебе не кобыла.

– И то, что с нравом, хорошо. Темпераментная, значит.

– Иди к черту со своими фантазиями.

Отталкиваю парня и быстрым шагом направляюсь в помещение. Между лопаток врезается и расходится гадким предчувствием:

– И улыбаться старостам прекрати. Услышала? Я ревнивый, Еленика!

Глава 9

Лена

Я не могу назвать дядю плохим человеком. Он вспыльчивый, но отходчивый. И пусть по-своему, скупо и даже скорее всего неосознанно, но меня он всё равно любит.

Оттаяв после чуть ли не самой острой нашей «стычки», дядя Димитрий тоже передо мной извинился.

Нам вдвоем было неловко и непривычно, когда он обнял меня и погладил по голове. Его «извини меня, Лена, что вспылил. Ты хороший ребенок. Старательный и честный» в реальности прозвучало неделю назад, а греет до сих пор.

Еще дядя всё так же неловко сунул мне в карман деньги. Сказал потратить на что-то приятное. И даже не разрешил, а настоял на том, чтобы я вместе с молодежью ехала в субботу в Калифею на фестиваль в честь Пятидесятницы.

Пятидесятница для нас – большой праздник. Семья Шамли делится на сильно верующих людей и не очень. Мои тетушки