Договор на одну ночь (СИ) - Мария Анатольевна Акулова

греческий национальный струнный инструмент).

– Каждые выходные целые концерты тут. Хорошая девочка. Творческая. У них и танцы, и песни. Она Шамли неплохо ресторан раскрутила. – Желание Петра "поднять" девчонку в моих глазах – тоже симптоматика. Но уже его. Просто он – хороший человек. Только она в моих глазах не падала. В отличие от сразу многих из-за нее.

– Поёт, наверное, лучше, чем тут готовят.

Петр улыбается.

– Ты только Шамли этого не скажи. Не переживет.

Улыбаюсь в ответ. Жестом отбрасываю ключик от угла сомкнутых губ.

Не знаю, то ли у официантки-Лены в этот момент тактика сбивается, то ли иначе, как через «зону отчуждения», в нужное ей место не пройти, но улавливаю боковым зрением движение и порыв ветерка. Пахнет вкусно. Нежно так.

Когда поднимаю взгляд – проезжаюсь по плечу и провожаю уже спину. Колено Петра задевает подол длинной юбки.

Сидящий напротив староста запрокидывает голову. Улыбается и ловит взгляд племянницы Шамли. Она, стыдливо отвернувшись, ускоряется и шмыгает за дверь.

Мило это. Очень мило.

– Себе ее хочешь? – Спрашиваю для понимания и, отчасти, спокойствия. Если Петр ее себе присмотрел – уже хорошо. В обиду не даст.

– Нет, ты что. – Но он вполне искренне удивляется. – Девочка же совсем. За ней сын здешнего старосты таскается. Пусть разбираются. – Петр отмахивается и вроде бы разговор можно заканчивать. Мы почти доели. Водоподвод обсудили. Я свои вопросы тоже задал.

– Ясно. Голову морочишь девке. – В шутку «осуждаю». В ответ получаю смешок. Ничего он не морочит. Просто когда ты свободен – тянет воровать девичьи улыбки.

Снова улавливаю движение. Лена выскальзывает из-за двери и хочет повторить свой трюк, прошмыгнув мимо.

Не знаю, зачем это мне, но теперь не даю.

Когда ты свободен – хочется воровать девичьи улыбки. А когда заебан — разве хочется?

Вовремя выставив руку, пальцами ловлю тонкое запястье.

Прижимаюсь к пульсу. Быстрый.

Взгляд поднимаю. Смотрит вниз. Сначала пугается, потом хмурится.

А на меня-то за что злишься?

Взяв себя в руки быстрее дядьки, смеряет прохладным взглядом. Совсем не так, как в уборной.

– Чем-то могу помочь? – Вроде бы вежливая фраза, а по ощущениям – нахуй послала. Это улыбает.

Незаметно веду большим пальцем по запястью. Вспыхивает.

Девчонка ты. Совсем еще девчонка…

– Возьмешь у нас заказ? Лена.

Выдергивает руку и прячет ее за спину. Щеки розовеют сильнее.

Глазами лупит молнии.

Молодец, правильно. Тебя нельзя трогать без разрешения.

Лена обводит взглядом стол, возвращается к моему лицу.

– Вам не понравилось то, что заказали?

– Почему? Понравилось.

«Тогда что ж вы не доели?» спросить не рискует.

Молчит.

– Кофе хочу заказать.

Кивает.

– А вам, кирие Петр? – Поворачивается к Петру и даже в лице меняется.

Аж… Обидно, что ли?

– И мне, Элена. Если можно.

– Вам всё можно, конечно.

Упархивает.

Петр ерзает и кашляет в руку, но ничего не говорит. И я не оправдываюсь. Что бы он там себе ни думал, у меня свои эксперименты.

Я ставлю пятьдесят на пятьдесят, что кофе нам принесет не Лена. Сам себе проигрываю. Сам себя выигрываю.

Проходит минута с небольшим и она снова появляется с подносом.

В прошлый раз от кофе в джерке, по нашему – в ибрике, я отказался. Сегодня попробую.

Лена очень аккуратно начинает расставлять на столе маленькие медные ибрики, конфетницы и такие же чашки.

– А в эту пятницу концерта не будет? – Вопрос ей задает Петр. Поверх так и не погасшего румянца ложатся новые яркие пятна. Да че ж ты так волнуешься?

– Нет, кирие Петр. Концертов не будет месяц точно.

Петр присвистывает.

– Сезон же как раз. Почему?

Я подмечаю, как девичьи губы сжимаются. Покорность в ней как-то мирится с то и дело прорывающимся бунтом.

– Дядя Димитрий так решил, кирие Петр.

Она улыбается старосте. На меня снова не оглядывается. Прячет поднос за спиной, склоняет голову.

– Вкусного вам кофе, кирие Петр, кирие... Андрей. – Когда смотрит на меня, волнуется. Сложно в ответ не улыбнуться. Я стараюсь сдержаться.

По слишком аккуратному для нашей местности носу россыпью легки еле-заметные веснушки. Смуглая кожа идеально сочетается с миндалевидным разрезом глаз. Радужки – томно-медовые. Губы – искушающе пухлые.

С такими хочется ебаться и детей рожать.

Наверное.

– Спасибо, Лена, – немного склоняю голову. В ее очаровательной голове, уверен, изгаляюсь, удерживая так долго. В моей – любуюсь симптоматикой. – Жаль, что сегодня подача без спецэффектов.

Я просто шучу, но в ответ получаю обиженный-обиженный взгляд. Девчонка только не фыркает, а мысленно, мне кажется, всё же нахуй шлет.

– Ваши спецэффекты дорого всем стоят.

Развернувшись, уходит. А я тянусь за кофе.

Нихуя я в них не понимаю, конечно, но очень всё мне интересно.

Глава 8

Лена

Быстрым шагом ухожу прочь от злосчастного столика и клянусь себе не возвращаться в зал, пока Петр с Темировым в Кали Нихта.

В грудной клетке жжет и распирает. Мне столько хотелось сказать…

При участии этого мужчины в моей жизни значительно прибавилось унижений и проблем, а он шутит про спецэффекты.

Очень, блин, смешно.

Ужасный человек. Просто ужасный.

Я поняла это еще утром, прочитав ту статью. Образ отстраненного и по-хорошему сдержанного депутата осыпался тонкой штукатуркой. Жена охарактеризовала Андрея Темирова совсем не так.

Вспыльчивый. Самонадеянный. Амбициозный. Нетерпеливый. Жаждущий безоговорочной поддержки и бесконечной похвалы. И при этом… Изменщик. А она еще и готова его простить, вы представляете? Святая женщина.

Не знаю, что может уронить в моих глазах человека сильнее, чем склонность к предательству. Я этого никогда не понимала и не пойму.

Поверив каждому слову в той статье, посмотрела на мужчину другими глазами и поняла, что прислушиваться к нему было бы верхом глупости.

Вернувшись в Кали Нихта я планировала прекратить свой бунт, но делать это надо было раньше.

Надувшись из-за своей мнимой правоты и непонятно что кому доказывая, я забыла выключить огонь под кастрюлей с бульоном. Всё чуть не закончилось сожженой кухней и пожаром.

В последний раз по заднице я получала, ещё будучи подростком. Но этим утром дядя снова расчехлил ремень.

Я, как дурочка, стыдно бегала вдоль набережной, умоляя не бить. Он следом – требуя остановиться, иначе будет хуже.

В итоге было хуже. Поймал. Скрутил. Отходил так, что кожа до сих пор горит огнем. Но куда сильнее задета гордость.

Всё это – на глазах