Странник... мой? - Юлия Резник

нормальные. Родне меньше мороки. Да что мы о грустном? Как будем отмечать?

– Никак. В том, что я постарела еще на один год, нет никакого повода для радости. Пойду поработаю.

Сегодня я все же планировала связаться с главой земельного комитета, где бы он ни был. Погрузившись с головой в бумажки, я то и дело отвлекалась на мысли о злосчастном гробе. Было что-то невозможно печальное в том, что наши старики как будто даже смертью боялись заявить о себе или, не дай бог, причинить кому-нибудь неудобство. Как, должно быть, страшно прожить жизнь с вбитым в голову постулатом про то, что я – последняя буква в алфавите… Ведь если рассуждать так, то непонятно зачем вообще тебе была дана жизнь.

Моя мама учила меня обратному. Она всегда подчеркивала мою индивидуальность и очень переживала, что своей болезнью фактически лишила меня нормальной юности, но, конечно, она была не в том положении, чтобы отказаться от моей жертвы. Мама любила жизнь и цеплялась за нее до последнего. А я любила ее за силу и стойкость.

Нет, она что, правда не понимала, что происходит за стенкой? Не слышала, как в нее бьется изголовье кровати, когда у отчима отказывали тормоза, не слышала моих стонов, которые я изо всех сил душила, потому что было ужасно стыдно стонать под маминым мужем? Да-да, то, из-за чего я плакала в первые месяцы, постепенно начало приносить мне стыдное удовольствие. Господи, как я за это себя ненавидела… Один ты и знаешь. Ненавидела так, что я до сих пор не понимаю, как в те годы не вышла в окно.

Вероятно, дело было в моем проклятом либидо. А тогда я была уверена, что хуже меня человека нет. Что я какое-то исчадие ада. В какой-то момент я поймала себя на мысли, что избегаю своего отражения в зеркале, боясь увидеть там… Что? Рога и копыта? И сколько бы ни убеждал меня психолог, что это было насилием до конца, я… Я так и не смогла отпустить свою вину полностью. Да, поначалу мне пришлось сломать себя и согласиться с происходящим. Да, ради мамы. Но потом я… Я кончала под отчимом, да.

Тогда-то я, наверное, окончательно и закрылась. Нет, ну а с кем бы я могла обсудить свою жизнь? Кто бы меня выслушал? Кто бы понял? Нашлись бы такие, кто бы не осудил? Я смотрела на своих одногруппников, как на неразумных детишек, чьи проблемы мне казались нелепыми и надуманными. Да, теперь я понимаю, что обесценивала их чувства. Что, конечно, не делало мне чести, но в то же время… иначе просто не могло быть. Я же сравнивала! И в сравнении с пиздецом, что творился в моей собственной жизни, в их, на мой взгляд, царил полный штиль. Они просто не знали, что такое безысходность.

Мама-мамочка…

Отложив макбук, я схватилась за сигареты. Тех почти не осталось, а я что-то так разнервничалась, что решила сходить в магазин. Спросила у Надежды Дмитриевны, не нужно ли чего купить, накинула куртку и пошлепала вверх по улице к перекрестку, на котором располагались все более или менее значимые институты – сельский магазин, клуб, администрация.

За прилавком в магазине стояла стереотипная торгашка из анекдотов. Пергидрольные кудри, голубые тени, хищные ногти-стилеты.

– Мне весь Парламент, что у вас есть. И красное вино.

– Все, что есть, или бутылочку?

Ох, хороша-а-а! Я стрельнула в тетку указательным пальцем, мол, зачет, теть, и развела руками:

– Все не надо. Можно парочку.

– Есть предпочтения?

– Желательно, чтобы я после него выжила. Впрочем… – договорить мне не представилось шанса, потому что колокольчик на двери звякнул, извещая о приходе нового посетителя. Архип... Я даже не удивилась тому, как на его появление отреагировало мое тело – это чувство вошло в привычку.

– Привет, Архип. Сейчас принесу твою сметанку, только девочку рассчитаю…

Архип окинул недобрым взглядом мои нехитрые покупки. Ой, да бог ты мой! Тебе ли меня осуждать? Сам ведь вчера бухал. Тоже мне.

– У меня ДР… – тем не менее, поспешила я оправдаться, засовывая покупки в пакет.

– Что?

– Говорю, у меня день рождения.

– Ясно.

И все? Ну, а чему я, собственно, удивляюсь?

– Поздравляю, Даша, – раздосадованно пробубнила я. – Счастья тебе и здоровья. Прими в качестве подарка портрет, написанный мной, и...

– Я его уничтожил, – прервал мой спектакль Архип, сосредоточив на мне немигающий взгляд. – Он не получился.

Мои глаза шокированно распахнулись. А предательские слезы подкатили так неожиданно, что если что и помогло их сдержать, так это как раз мой шок. Я же… Ну, как бы никогда не плачу. А тут такой пустяковый повод. И вообще… Какого черта?!

– Ясно. Ну, пока… Рада, что тебе получше.

Зачем-то кивнув на литровую банку с густой деревенской сметаной, которую продавщица как раз вынесла из закромов магазина, я пулей выскочила на улицу. Бутылки гремели в пакете, когда я неслась прочь по ухабистой деревенской дороге. Решив немного срезать через лес, я упала, зацепившись за корягу, и все-таки разрыдалась, свернувшись калачиком на сырой земле. Нет, ну какой же бред, а? Нашла из-за чего плакать. Просто все одно к одному. Ага. Просто накопилось. Дальше будет обязательно лучше… Потому что у любой проблемы есть «год спустя», а я больше не девочка, которая не может себя защитить. Я многого добилась, и добьюсь еще большего. Эта командировка – отличный шанс занять кресло понаряднее. И я его не упущу…

Глава 7

Формально нельзя было даже сказать, что я напилась в одно рыло. Потому что мне составила компанию Надежда Дмитриевна. Просто она выпила полбокала – больше ей не позволяло здоровье, а я – все остальное.

Посидели культурно. У меня даже тортик был. Точнее, пирог, который старушка состряпала на скорую руку, чтобы меня порадовать. Это меня тронуло. Может, если бы я не выплакала все глаза по дороге домой, я бы даже прослезилась. А так только обняла ее крепко-крепко и поблагодарила. Кстати, пирог с клюквой и сметаной, взбитой с сахаром, под вино шел за милую душу. Я до того расслабилась, что даже поведала Надежде Дмитриевне печальную историю своей жизни, опустив кое-какие детали, чтобы эта милая женщина не подумала обо мне плохо.

Пока мы сидели за столом, в мессенджер падали редкие сообщения с поздравлениями от коллег, магазинов и банков. А я, как дура,