Несмеяна для босса - Алёна Амурская

Я слушаю, затаив дыхание. Не могу даже представить себе эту дисциплинированную ледяную женщину, в которой нет ни капли тепла, глупо влюбленной, да еще и без тормозов.

- Мы начали встречаться, - продолжает она безразличным голосом, как будто пересказывает прогноз погоды. - Он возил меня по ущельям, пел на родном языке, говорил, что увезёт меня, что всё будет. Я верила. Он стал моим первым мужчиной. А потом… - она слегка запинается и неохотно продолжает, как через силу: - Потом был тот вечер. Я возвращалась одна с речки. И меня похитили.

Мурашки ползут по коже. Я чувствую, как всё внутри сжимается.

- Это был другой парень, из конкурирующего с Агаевыми рода. Можно сказать, что в каком-то смысле кровный враг. Намного старше него. Сначала просто тащил меня, крепко, пока не приволок в свой охотничий домик на краю ущелья. Потом… сделал то, что собирался.

Ольга Евгеньевна не смотрит на меня. Она смотрит в окно, как будто там прошлое, за стеклом, и его можно удержать взглядом, пока оно не исчезнет. Мне уже не хочется, чтобы она продолжала свою исповедь, но я слова не могу вымолвить.

- Я сбежала. Вырвалась. Одежда в клочьях, колени в крови. Прибежала к Гоше, сама не знала в поисках чего… чтобы утешил, защитил, отомстил… неважно. Я увидела его во дворе его дома. Он почти в хлам, а на коленях у него сидела другая девушка, - ее голос становится сиплым, руки сжимаются в кулаки. - Он тогда уже знал, что со мной сделали. Там это быстро разносят. Сказали ему, что я “использованная”. И всё. Его родня не позволила бы даже слышать обо мне. А он… даже не заметил, когда я прибежала к нему.

Я зажмуриваюсь с бешено стучащим сердцем. Потому что перед глазами вдруг возникает не она, а я. И не Георгий, а Артур. И не горы, а этот сонный вечер, когда я проснулась и… поняла, что не помню, что со мной было.

- Я уехала в тот же день, никого больше не хотела видеть. Вся в слезах. Рассказала родителям. А они… только ответили: “Сама виновата. Нечего по аулам шастать”, - в её голосе впервые прорывается злость, усталая, как далекое эхо полузабытых эмоций. - Потом я узнала, что беременна. Все говорили: "Сделай аборт, ты чего, после такого?" А я не могла. Потому что была крошечная надежда, что это ребёнок Гоши. Что мне хоть что-то в этой жизни останется от любви.

Я впервые замечаю, как блестят её глаза. Она не плачет. Это просто… память выжимает слёзы из воздуха.

- Больше мужчин к себе я не подпускала. Ни одного. Даже Артуру не смогла быть нормальной матерью. Смотрела… и всё время думала: от кого он? От него или от того ублюдка?

Я больше не могу смотреть ей в глаза. Но и отвернуться тоже не могу. Потому что ее устами говорит настоящая жизненная правда, чужая и безжалостная.

Ольга Евгеньевна вдруг переводит на меня уже сухой взгляд в упор и роняет:

- С тех пор я научилась одному: никому не верить. Ни на кого не рассчитывать. Не обнадёживаться. Быть сильной и всё брать в свои руки. Потому что никто, кроме тебя самой, тебе не поможет.

Её взгляд обжигает, и я вдруг понимаю: именно за счет этого она держалась десятилетиями. Не ради кого-то, а ради выживания себя как личности.

- А что было дальше?.. - сдавленно спрашиваю я. - Вы сообщили Георгию о ребенке?

- Он сам узнал, - Ольга Евгеньевна холодно усмехается. - От своего брата Дибира, с которым мне пришлось однажды пересечься в рамках делового сотрудничества. Дибир очень хорошо запомнил меня с нашего первого знакомства тринадцать лет назад в Алаку… помнится, он даже ухлестывал за мной поначалу, пока я не выбрала его брата. И он сразу все понял, когда увидел меня с сыном. Как оказалось, Артур сильно напоминал Гошу в этом возрасте. Так что стоило Георгию узнать, что у него есть сын - сразу сорвался. У него ведь только дочери были от той, на которой его женили. А тут наследник. Настоящий. С кровью, с характером, с его глазами. Мы сделали тест. Всё подтвердилось. Вот тогда-то он и сделал мне предложение. Я согласилась… не из-за любви. Ради сына. Мне казалось, что так будет правильно. Всё же...

Она умолкает, а потом продолжает чуть сбивчиво:

- Моё влияние на Артура… сказывалось не слишком хорошо. Я это понимала. Я… не была для него матерью в полном смысле. Слишком многое связывало его рождение с тем, что я хотела забыть. Он был мне… не враг, нет. Но боль. Напоминание. Потому я не мешала Гоше воспитывать его в своих традициях. Он учил сына всему, что считал правильным. Артур сильно к нему привязан и до сих пор горячо благодарен дяде Дибиру за то, что тот помог ему обрести отца. А Гоша тогда на радостях даже с братом враждовать перестал… не знаю из-за чего, но они в те годы были почти на ножах, пока Дибир первым не пошел на мировую. Но всё это уже мелочи, поросшие быльем. Зато теперь… когда я смотрю на тебя… я вижу ту девятнадцатилетнюю дурочку, которой была. У которой отняли всё. И которая даже не поняла, в какой момент её мир сломался.

Ольга Евгеньевна поднимает глаза. В них стынет непроницаемая усталость, и мне вдруг становится страшно от того, что я сейчас могу от нее услышать.

- Девичья честь для мужчин с гор, Яна… - произносит она медленно, подчёркивая каждое слово, - ... это святое. Не метафора. Не фигура речи. А правда. Столп, на котором держится их патриархальный мир. И если этот столп разрушен... в отношениях это меняет всё.

Мне становится душно. Я не хочу слушать эти страшные слова, но и не слушать не могу.

- …он может бороться, может пытаться забыть. Но даже если не скажет... в нём это останется. Как ржавчина в металле - сначала невидимая, а потом точит, точит… пока всё не развалится. Я осознала это потом, когда уже осталась одна, а Гоша так за мной и не приехал.

Я молчу. Не могу выдавить ни слова. В сдавленной от нехватки воздуха груди будто щёлкает что-то колкое, причиняя боль всему телу.

- Поэтому, - заключает она, - если это с тобой действительно случилось, я бы на твоем месте