Все еще впереди - Мариана Запата

брат умер, и с тех пор я горю в огне, и не в состоянии его потушить, потому что ничего не вижу из-за густого дыма?

Меня нельзя назвать нелюдимым человеком, который не умеет делиться чувствами, но это другое. Совсем не то же самое, что подслушать мою ссору с мамой. От ее слов я могу оправиться. Но меня пугало, что я, быть может, никогда не смогу оправиться от дыры, что пробила во мне смерть Родриго.

– Я не… я не… – Слова не шли с языка. Они перемешались, и я никак не могла их распутать. – Я… я ненавижу это, – просипела я наконец. – Я не пытаюсь давить на жалость или привлечь внимание или еще что-то…

Сосед опустил голову и сглотнул:

– Я уже говорил тебе, что знаю это. Я думал, мы договорились больше к этому не возвращаться?

Я всхлипнула.

Даллас снова вздохнул и поднял голову. Его каре-зеленые глаза пристально посмотрели на меня.

– Хватит плакать, – проникновенно попросил он.

Я хотела сказать «Ладно», но произнести это единственное слово помешала икота, не дававшая даже перевести дыхание.

– Я не сплетник.

Это так. Грудь разрывалась от невыплаканных горьких слез, и пусть мне хотелось сказать Далласу, будто я в порядке или буду в порядке, объяснить, что ничего страшного не произошло, но голова разболелась еще сильнее, плечи затряслись и мой болтливый рот произнес со всхлипываниями:

– Он хочет, чтобы я купила ему носки.

Возникла пауза.

– Что? – произнес Даллас рокочущим голосом, который, впрочем, потерялся в моих всхлипываниях и рыданиях.

– Луи сказал, что теперь я могу покупать носки ему, – не совсем понятно ответила я, как никогда остро ощущая, что вот-вот начну жаловаться.

Сквозь застилающие глаза слезы я увидела, как Даллас побледнел и открыл от удивления рот.

– Ты… не можешь купить ему носки?

Я схватилась за сердце, словно это могло унять боль.

– Нет, не могу. – Икая, я утерла слезы, и заметила, что у Далласа с лица пропало удивленное выражение. – Я покупала носки брату, а теперь Луи хочет, чтобы я покупала носки ему, раз уж больше не могу… не могу… купить их брату.

Помолчав, Даллас спросил:

– Причина ведь не в носках?

Он не знает. Откуда ему знать? Разумеется, гребаные носки тут ни при чем. Точнее, они лишь капля в море. Причина во всем. В жизни и смерти, в белом, черном и сером. В том, что нужно быть сильной, когда ты к этому не привык. Взрослеть, хотя тебе казалось, что ты и так уже повзрослела. В глубине души я понимала, что мои слова не имели смысла. Но как еще объяснить? Как сказать, что со смертью брата я утратила часть себя и изо всех сил пытаюсь соединить оставшееся скотчем и скрепками?

– Я скучаю… – В горле встал ком, и боль охватила всю грудь. Я не могла произнести ни слова. Или просто не хотела. Я редко говорила о Родриго с кем-нибудь еще помимо Ван. Но Ван – особый случай. Она моя близкая подруга.

– Мой брат умер, и я очень сильно по нему скучаю, – хрипло призналась я соседу в том, что никогда не могла сказать маме и папе. Голос сорвался, и вместе с ним снова что-то надломилось в моей душе. Я потерла губы ладонью, точно это способно унять боль, которую причиняли мне произносимые слова: – Я очень, очень сильно по нему скучаю.

– Прости, не знал, – мягко ответил Даллас.

– Мне тяжело… тяжело об этом говорить, – я поежилась и снова потерла губы ладонью, ощущая, как на меня вновь обрушивается сокрушительная тяжесть душевной боли.

Почему до сих пор так больно?

Удивляясь самой себе, я продолжила открывать душу соседу.

– Я должна рассказывать Луи истории, ведь он его уже плохо помнит. Да и Джош, скорее всего, тоже. И они оба живут со мной. Со мной! Он оставил их мне. – Я снова расплакалась. Не верилось, что Мэнди и Дриго выбрали меня из всех людей в мире. – О чем он думал? Я не умею. Вдруг я облажаюсь еще сильнее?

Я забыла. Даллас не знал, что у меня вообще был брат. И уж тем более не знал ничего о нем. Ему не понять, почему я так сильно по нему скучаю. Откуда?

– Боже мой, – пробормотал он, глядя на меня так, будто не мог подобрать нужных слов.

Он нахмурился, сузил глаза и приоткрыл рот. Впал в ступор. Да и что тут можно сказать или сделать? Я рыдала при нем и открыла ему душу, даже не зная его полного имени.

– Прости. – Я в очередной раз безуспешно утерла слезы. – День был долгим, а ты уже и без того сделал для меня больше, чем следовало. Прости. Это Луи и чертовы носки виноваты.

Стиснув зубы, он изучающе смотрел на меня.

– Мальчики… они оба… сыновья твоего брата?

Всхлипывая, я кивнула, ни на секунду не пожалев о своем признании.

На миг его лицо изменилось, я не смогла понять отразившиеся на нем чувства, а потом Даллас нахмурился. Открыл рот и снова закрыл. Потер шею. Пожал плечами и покачал головой.

– За что ты извиняешься, черт возьми? Ты просто расстроилась и тоскуешь по брату.

Я даже кивнуть не смогла от потрясения.

Даллас смотрел на меня как на сумасшедшую.

– Ты сама еще ребенок, при этом воспитываешь двоих детей, и твоя забота доходит даже до того, что ты волнуешься, какими людьми они вырастут. Не вижу в этом ничего нелогичного.

Я запрокинула голову и заморгала, пытаясь осушить слезы и взять себя в руки. Пробулькала нечто невнятное, давая понять, что услышала его.

Время шло, и лишь мое шумное дыхание нарушало воцарившуюся тишину. Я не смотрела на соседа – не хотелось. Наконец он сел на ступеньку рядом со мной, так близко, что его рука задела мою лодыжку.

– Когда это произошло?

– Два года назад, – прохрипела я, обмахиваясь ладонью. После слез мне обычно становится легче, но сейчас явно не тот случай. – Это были самые долгие два года моей жизни.

Он с силой выдохнул, и я посмотрела на него. Сосед сидел, запрокинув голову. Мимо проехала машина.

– Мне было столько же, сколько Джошу, когда умер мой отец, а я до сих пор по нему скучаю. За два года многое может произойти, но вряд ли кто-то согласится, что за это время боль потери уменьшится. Тот, кто скажет иное, никогда не терял любимых.

Мне понравилось, как сдержанно Даллас это произнес. И я не слышала ничего более правдивого.

– Два года – не срок. Совершенно, – согласилась