Бесишь меня, Ройс Таслим - Лорен Хо

– Просто… как человек… ты нам не нравишься, – продолжает Кима.

– Прости нас, – говорит Юна.

Снова воцаряется тишина, только теперь внутри меня ожил маленький человечек, который воет и рвет все вокруг на мелкие кусочки, но я подавляю свои эмоции и смотрю на них снизу вверх.

– Все в порядке, – спокойно отвечаю я.

– Что ж, думаю, еще увидимся, – заканчивает наш разговор Кэсси.

Девушки бормочут свои покаянные извинения, а я пытаюсь изобразить на лице человеческую улыбку и провожаю их взглядом в кино, где они купят попкорн и диетическую колу, чтобы перекусить, пока будут сплетничать о встрече со своим печальным, сломленным (во всех смыслах) бывшим капитаном, которая считала себя их другом. Считала, что была одной из них.

Я сжимаю кулак, испытывая то ярость, то отчаяние, то выворачивающее наизнанку смущение, которого у меня не бывает даже тогда, когда я взрываюсь на сцене. Поделом мне за то, что потеряла бдительность. За то, что думала, что могу быть такой же, как они. Я сморкаюсь в ладонь, надеясь, что люди подумают, что я чихаю, а не пытаюсь скрыть слезы.

– Эй, приветик, – произносит дружелюбный голос.

Я поднимаю глаза и с изумлением смотрю на Верна в униформе уборщика: застегнутая на пуговицы рубашка с короткими рукавами и брюки темно-синего цвета в тон с потертыми заплатками.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами, поднимает метлу, словно меч, демонстрируя татуировку в виде цветка на правом бицепсе, выглянувшем из-под рукава.

– Я здесь работаю. Ну, одно из мест, где я работаю. – Верн садится рядом со мной, достает, я надеюсь, чистую салфетку из глубины бокового кармана и торжественно протягивает мне. – Сильно ударилась?

Что-то в том, как он это говорит, обезоруживает меня. Я должна была бы чувствовать себя униженной, рыдая на людях. Вместо этого меня переполняет чувство родства. Я громко сморкаюсь.

– Можно и так сказать.

Верн молчит, я тоже, и через пару минут почти прихожу в норму, только ярость все еще кипит где-то на заднем плане.

– А что это за девушки были? – интересуется Верн.

– Учимся вместе.

– О-о, – даже в одном этом звуке слышится презрение. – Они что, издеваются над тобой? – спрашивает он, будто теребя обрывок фразы, все тем же небрежным тоном.

Я закусываю губу. Не хочу говорить об этом, но когда смотрю на Верна, то вижу в его глазах только сочувствие. Каким-то образом, интуитивно, я чувствую, что он бы понял, через что я прошла, поэтому рассказываю ему все, что произошло. Не приукрашивая. Выплескивая все унижение наружу.

Верн складывает руки на груди, и уголки его губ кривятся в усмешке.

– Получается, в свое оправдание, что их не было рядом с тобой, они привели аргумент, что ты слишком хорошо справлялась со своей работой?

Я сухо усмехнулась.

– Девочки сказали, что не звонили, потому что я никогда не впускала их сюда. – Я показываю на свое сердце.

Он делает недоверчивое лицо.

– И это все? – Верн усмехается и смотрит на меня. – Не верь их оправданиям. Они просто кучка избалованных, глупых детишек. И, что еще хуже, у них не хватает ни честности, ни мужества, чтобы сказать правду тебе в лицо.

Я затаила дыхание, загипнотизированная тем, что он говорит.

– В смысле?

Да, Верн, расскажи мне подробнее. Помоги понять.

Он вздыхает и проводит рукой по своим темным, слегка волнистым волосам.

– Послушай, жаль, что именно мне приходится разубеждать тебя в этой твоей фантазии, но они не смогли сохранить дружбу, потому что им было все равно. Вот и все. – Пальцы Верна начинают нетерпеливо барабанить по колену. – Правда в том, Агнес, что ты не такая, как эти девочки, даже если ходишь с ними в одну школу. Они из другого мира, и что бы ты ни делала, ты никогда не будешь одной из них. Поэтому они не хотят прилагать никаких усилий.

Я вижу себя на беговой дорожке в одежде, купленной в секонд-хенде или в комиссионке, с залатанным, потрепанным рюкзаком, с которым хожу последние два года, и с типа «винтажными» часами Casio, про которые говорю, что очень их люблю (на самом деле притворяюсь). В то время как все в школе щеголяют с новейшими «умными» или дизайнерскими часами стоимостью в несколько зарплат, иногда и больше. А моя униформа – единственное, что у меня было общего с ними, – это иллюзия. Мы не из одного теста, о нет, совсем нет. Я с самого начала не вписывалась в их компанию.

Верн улавливает каждую мою мысль. Я никогда не умела сохранять бесстрастное выражение лица. Его рука накрывает мою и сжимает.

– Все в порядке, просто забудь о них. Как думаешь, у кого-нибудь из этих девушек есть хотя бы половина того мужества, которое есть у тебя? Смогут ли они говорить со сцены то, о чем рассказываешь ты?

Я усмехаюсь, вытирая набежавшую слезу.

– Будто я что-то умное говорю на сцене. Я же не на конференции TED[30] выступаю. Так… всякие глупости, чтобы рассмешить людей.

– И? Ты думаешь, рассмешить – это легко? Как вызвать и любую другую эмоцию в человеке?

– Н-не знаю.

Верн возмущенно качает головой.

– Ты наверняка слышала эту банальную фразу: «Смех – лучшее лекарство»? Даже когда люди унижают тех, кто заставляет их смеяться, в самые грустные моменты большинство из нас стремится отвлечься, посмотреть что-то легкое, смешное, а не погружаться в так называемые глубокие произведения. Комедия – это мастерство. Комедия – это сила. Ты – бог, когда можешь заставить кого-то смеяться, думать, как ты. Неужели не замечала? – Он наклоняется ближе, ловит мой взгляд. – И, Агнес, ты стоишь десяти таких девушек. Точно тебе говорю. Ты слишком легко отдаешься людям, которые тебя не заслуживают.

Я чувствую решимость, с которой Верн это сказал. То, как он превратил мнение в факт. Теперь, размышляя об этом, я понимаю, что когда не знаю, что они обо мне думают, мне и наплевать на это, и жизнь снова стала просто прекрасной. Я сосредотачиваюсь и понимаю. Как только у меня появилось время поразмыслить о дружбе, я тут же начала открываться для самокопания и боли, захотела стать частью группы, превратить свою прямоугольность в идеальную округлость, которая составляла их жизнь. И тут появился Верн, которому было все равно, который не старался себя отшлифовать, чтобы соответствовать идеалу, который просто был самим собой, настоящим. Когда я смотрю на него, вижу все, чего раньше старалась не замечать, но теперь это предстает в новом свете. Мои