Куко́льня - Анна Маркина

что я не в состоянии выучить самого простого. Он делал то же, что и всегда, то, на чём съел собаку, – разрушал мою уверенность. И уже через пять минут мне самой казалось, что я ужасно тупая. Он перебил, как только я начала рассказывать про покупки.

– In Saturdays I often go shopping[6]…

– Если бы вы субботы проводили за занятиями, а не в магазинах, вы бы знали, какой предлог здесь следует употреблять. – Он произнёс это громко, с издёвкой, так, чтобы услышали все в аудитории.

Я попыталась озвучить следующее предложение, но он перебил меня опять. Я сжала кулаки под партой так, что ногти больно впились в кожу, и почувствовала, как подступают слёзы. Я сбилась и уже не могла подобрать нужных слов.

– Ну что вы так расстраиваетесь? – меня попробовала поддержать девушка с помадой. – Тест вы хорошо написали. Продолжайте.

Но я не могла выгнать единственную мысль, которая, как огромная змея, с шипением заняла всю голову: за что он так со мной?

– За вами ещё четыре человека. Вы будете отвечать? – Мерзкая тыква явно мечтала избавиться от меня побыстрее.

Я попробовала взять себя в руки.

Размазав слёзы по щекам, я выдавила что-то вроде:

– I like to buy beautiful dress and shoes[7].

– Одно платье вы покупаете каждую субботу? Ещё и без артикля? Вот развлечение, ничего не скажешь, – он показательно рассмеялся.

Девушка-преподаватель мягко сказала:

– Давайте мы дадим студентке договорить.

– Ну, давайте, – он выдавил из себя эти слова, как последнюю зубную пасту из тюбика.

Я молчала.

– Мы тут с вами не можем весь день сидеть, – повторил Юра через минуту.

Это было лишним. Всем и так стало понятно, что битва мною уже проиграна.

– Грамматику вы знаете, – неуверенно повторила молодая преподша.

– Да списала откуда-нибудь. Двух слов связать не может, – шикнула тыква.

– Откуда здесь спишешь, я тесты лично составляла для экзамена, – огрызнулась моя защитница; она почувствовала, что происходит что-то не то.

– Но ответ всё же неутешительный. Если знания и есть, то нетвёрдые. К сожалению, – Юра демонстративно заглянул в зачётку и сделал вид, что прочитал моё имя, – Юлия Метелькова, экзамен вы не сдали.

Разве будет молодой преподаватель противоречить ректору?

У меня опять покатились слёзы. Я бросилась к своему месту, схватила вещи и вылетела из аудитории, хлопнув дверью. В туалете я минут десять рыдала у зеркала. Как же это было несправедливо. За что? За что? Ведь я просто его любила. Тварь.

Он караулил меня у двери всё это время. Я быстро зашагала к лестнице. Он пошёл за мной. В коридоре никого не было – шли пары.

– Думаешь, можно преследовать меня? Орать в приёмной? Взять и разрушить мою семью? – он схватил меня за локоть и остановил.

– Ты совсем псих? Что тебе нужно?

– Я знаю, что это ты всё рассказала жене.

– Отвали от меня, а то я закричу.

Он отпустил руку и оглянулся по сторонам. В коридоре по-прежнему раскачивалась пустота.

– Лучше сама отчислись и не попадайся мне на глаза. Иначе я превращу твою жизнь в ад, слышишь меня?

Я бросилась вниз по ступенькам, в тёмный хозяйственный закуток, забилась под лестницу и опять расплакалась. Он ненавидел меня. Кто рассказал его жене? Секретарша? Новая любовница? Какая разница. Мне даже стало жаль, что это была не я.

Я вытерла слёзы, распустила волосы, чтобы прикрыть покрасневшее лицо, и отправилась в деканат. Там я написала заявление на отчисление. Светлана Матвеевна даже не попыталась меня отговорить. Они все меня ненавидели. Эту войну было не выиграть. Он уничтожил меня.

27. Проясняется

Стрелки часов пододвинулись к семи. Затарахтел чайник. После зарядки Андрей принял душ и почистил зубы. Заметил в сливном отверстии длинные волосы, вытащил их, надев перчатки. Отнёс в мусорное ведро. Включил ноутбук. Завёл музыку. На шипящую сковородку разбил пять яиц. Разбуженная утренним брожением, из кровати выползла Юля. В её тонкой золотой ночнушке красиво обрисовывались грудь и бёдра. Андрей заварил себе цикорий, а ей – растворимый кофе, пакет с которым пренебрежительно держал подальше от лица, как насекомое.

Юля была сонной и недовольной:

– Ты можешь слушать музыку в наушниках?

Сплошные условия с самого её переезда. Она двигала предметы, что-то вечно перекладывала, теряла. А он потом не мог найти нужное. Со словами «здесь как в больнице» она притаскивала цветные тряпки, посуду с вензелями и уродские кактусы. Он только и успевал ловить её за руку и возвращать всё назад. Его холодильник захватили продукты, которые по своей воле он бы туда ни за что не пустил: сладкие йогурты, магазинные пельмени, замороженная пицца, шоколадки, булки и глазированные сырки. На его завтрак она ещё соглашалась, но без присмотра килограммами поедала всякую гадость. И как в неё всё помещалось?

Приходилось с ней разговаривать. Много. Он никогда и ни с кем столько не говорил. Нужно было выслушивать о её самочувствии, о её бывших, об экзамене и упражнениях, о сотнях знакомых, след которых давно простыл, о тряпках, о телепередаче, в которой невеста бросила жениха, или о том, как убили героиню второго плана в новом сериале. Он не знал, как объяснить, что всё в деталях записывается на болванку его памяти, а эти бессмысленные данные потом уже не вырубишь и топором.

Нужно было спать с ней. И это раскалывало его на части. Он постоянно думал о сексе, его одолевало желание обладать ей. Словно она была магнитом, а он мелкой железячкой. Ему всегда было мало. Но он не мог делать это так, как ему хотелось. Он не мог владеть ей в полной степени. Ей всегда не нравилось. Она его то останавливала, то ей было больно или недостаточно, она объясняла, он старался делать, как она показывала, и от этого часто терял желание, становилось ещё неудобнее. А когда желание возвращалось, она уже не хотела. Он боялся лезть к ней с этим чаще, потому что видел, что для неё секс – это какая-то каторга, хотя он старался подстроиться.

И ещё нужно было делить с ней кровать. Он никак не мог привыкнуть засыпать с другим человеком, отодвигался на самый край, но всё равно часами ворочался без сна. Он понимал, что так заведено между людьми, и не мог объяснить, почему это ему не подходит. Стал уходить спать в кабинет.

Всё подчёркивало его инаковость, его отличность от обычных людей, когда она была рядом. Но его тянуло к ней.