На горизонте – твоя любовь - Нетта Хайд

о том, что хочет стать моей рабыней, хочет, чтобы я бил ее за непослушание и наказывал за неправильные движения или невыполнение своего предназначения.

Она просила, чтобы я ее ударил за то, что не довела дело до конца. Я не хотел этого. Я желал отказаться. Я кричал и просил отца увезти меня оттуда. Мне не нравилось это.

Но, к сожалению, тогда был первый раз, когда я увидел его истинное лицо, которое он прятал за маской «доброго» и «порядочного» «человека». Он смеялся, как псих, как настоящее дикое существо, которое живет по принципу: женщина – падаль, в которую можно только совать член и бить.

Когда я намеревался уйти, сбежать, спрятаться, он преградил мне путь, больно ударил по лицу, из-за чего начал кровоточить нос, и сказал одно-единственное слово: «Смотри».

После этого он сделал несколько шагов в сторону полуголой девушки, которая сидела на коленях перед диваном, и с размаху влепил ей несколько раз кулаком по лицу, тягал за короткие волосы, ударяя ее носом о пол, и кажется, вырвал темную прядь, которую в последствии заставил съесть. И она сделала это.

Ее лицо было изуродовано, все тело было «украшено» множественными синяками и кровью, которая стекала по коже, оставляя следы-напоминания за то, что она не выполнила свой приказ.

После этого «представления», он выволок меня из этого места, посадил в машину и привез в этот дом. Он сказал, что это будет приятным дополнением к основному «подарку». И этот подарок оказался моей тюрьмой, где я сижу в одних трусах, с настоящими кандалами на руках и ошейнике, словно я агрессивная собака, которая кидалась на добропорядочных людей, а не его собственный сын.

– Ну что ты молчишь? Я вроде бы еще не трогал твой язык, – произносит он задумчиво, склонив голову набок, разглядывая изможденное лицо, на котором запечатлен страх. – Говорить можешь или он отсох у тебя без воды? Так я дам тебе попить, щенок.

Я поднимаю на него взгляд, дрожа всем телом, и вижу, что он поднимается на ноги и выходит за дверь. Спустя несколько минут он возвращается. В его руках грязное синее ведро, в котором, кажется, прячется вся грязь этого мира. С тактом, похожим на издевку, он ставит ведро передо мной, расплескивая его содержимое на пол и на меня.

– К большому сожалению, воды здесь нет, – вздыхает он, как будто ему искренне жаль. – Есть только это, – он кивает на ведро, и в его тоне слышится удовольствие. – Так что, если сильно захочешь, попьешь и это.

Мой взгляд опускается на воду, полную мертвых насекомых: мотыльков, мух и пауков, которые словно танцуют на поверхности. Внутри меня раздается протест – ни за что, ни при каких обстоятельствах я не стану пить оттуда.

– Почему я здесь? – вырывается у меня, когда я делаю глоток собственной слюны, с трудом переваривая ее горечь.

– О, ты все-таки умеешь лаять, – раздается его насмешливый ответ, и он складывает руки на груди. – А ты сам не знаешь ответ на этот вопрос? Напомнить, что ты вчера сделал?

Я смотрю на него с полным непониманием, как будто между нами стоит непреодолимая преграда, а слова с его губ – это просто пара бензиновых капель, поджигающих все вокруг.

– Тупая псина, – резко произносит он, ударяя меня тыльной стороной ладони так, что я падаю в сторону, не в состоянии выдержать это. В ушах звенит, а перед глазами плывут черные пятна. – Ты совершил ошибку, сын мой. А каждая ошибка имеет свою цену, – говорит он, его жесты становятся болезненно медленными, как будто он наслаждается моим страданием. – Запомни это раз и навсегда. Ты не просто оступился. Ты пошел против моего слова. А мое слово – закон. Мое слово – залог твоей никчемной жизни. Ты вырос, Хантер. И тебе пора уяснить, что творится в этом мире. Здесь больше нет розовых пони, сказок, мультиков и прочей херни. Здесь есть только жестокость, которой ты обязательно научишься. Я тебя воспитаю так, как мне нужно.

Я бросаю взгляд на его лицо, где смешиваются зло и удовлетворение.

Он вновь садится передо мной, словно учитель, готовящий своих учеников к бескомпромиссной реальности, и в его глазах проскальзывает блик хищной ярости.

– А знаешь, что самое важное? Ты выставил меня слабаком перед женщинами. Гнилыми существами. Перед тупой частью мира, которые имеют право только слушать мужчин и прогибаться под них, – его слова звучат так, как будто он клеймит меня своими же упреками, завершая каждую фразу безжалостной оценкой. – Ни одна женщина, Хантер… ни одна не способна заставить мужчину прогнуться под нее. Уяснил?

– А если я не хочу? – еле слышно спрашиваю я.

– Ты захочешь, – он улыбается, предвкушая мое согласие, которого не будет. – Я приду к тебе через пару дней. А пока что сиди и думай, чего ты хочешь на самом деле: быть сильным или слабаком, который не может ничего сделать в этой жизни. Слушать меня или быть собой. Но сразу поясню: второй вариант оставит тебя гнить здесь.

Он подходит к тумбочке, открывает нижние полки, на которых лежит большое количество разнообразной еды: мясо, овощи, салат, рыба, хлеб. Но они находятся на таком расстоянии от меня, что я ни за что не смогу к ним дотянуться. Он достает булку хлеба и бросает ее рядом с ведром.

– Это для того, чтобы ты не сдох к моему возвращению. А это, – он включает на старом телевизоре что-то, – чтобы тебе не было скучно.

Я всматриваюсь в экран, где тусклый свет мерцает, создавая комплексы абстрактных форм, которые не могут извлечь меня из этого безумия.

И как только на экране загорается видео с черно-белыми кадрами, где хищные птицы клюют живого человека, распятого посреди поля, он говорит:

– Чуть не забыл…

Я перевожу взгляд на него, надеясь услышать хоть что-то хорошее.

—… ссать ты будешь в это же ведро, – уточняет он и, наконец, выходит.

Я смотрю на это ведро, испытывая жуткую жажду. Просидев некоторое время в таком положении и слыша звуки человеческих мук, я чувствую себя так, словно схожу с ума. Словно это просто какой-то страшный кошмар, и я никак не могу проснуться.

По моему лбу стекают дорожки пота. Жарко. Здесь невыносимо жарко, как будто кто-то на всю мощность включил отопление.

Пить. Я ужасно хочу пить. Моя голова идет кругом. Язык прилипает