Мейв Бинчи - Ночи дождей и звезд

— Интересно, Барбара, если бы ты была свободна, могла бы ты… — начала мать Фионы.

— Быть здесь, когда она приедет, — закончил фразу отец Фионы.

— Чтобы сгладить ситуацию?

— Чтобы не дать мне наговорить чепухи, — выпалил Шон Райан.

— Конечно, уговорю их сместить мой график, — пообещала Барбара.

— Просто, когда она уезжала, столько слов было сказано, — объяснила Маурин.

— О, слов всегда сказано слишком много, поверьте. — Барбара подумала, не стоит ли ей дать объявление и стать мировым судьей. Казалось, что в свободное время она только этим и занималась.

— Думаешь, ей лучше остаться здесь на ночь или уйти к тебе?

— Знаете, миссис Райан, думаю, было бы замечательно, если бы ей устроили теплый прием дома с хорошим ужином, а потом она бы пошла ко мне… Тогда Розмари не придется освобождать комнату Фионы, где она обосновалась, и не будет опасности, что снова наговорите друг другу много лишнего.

Спеша к автобусу, Барбара подумала, не податься ли ей в Организацию Объединенных Наций или обождать еще немного.

— Димитрий?

— Да?

— Ты отправил письмо? — спросил Шейн.

— Оно отправлено.

— Так почему же этот старый идиот не ответил?

— Не знаю, — пожал плечами Димитрий.

— Может быть, он вообще не умеет читать, старый сумасшедший старик в зашнурованных ботинках в летнюю жару.

Димитрий повернулся, чтобы выйти. Шейн схватил его за рукав:

— Пожалуйста, не уходи… Я… Ну, в общем… если честно, мне немного страшно и одиноко здесь.

Димитрий взглянул на него. Он вспомнил искаженное лицо Шейна, когда тот схватил свою девушку за волосы и готов был ударить ее о стену камеры.

— Время от времени мы все напуганы и одиноки, Шейн. Есть договоренность, что тебя в суде будет представлять адвокат, — сообщил он, отцепившись от арестованного, и запер за собой дверь камеры.

На столе Димитрия зазвонил телефон.

Это был Андреас, он взял номер тюрьмы у своего брата Йоргиса.

— Я по поводу молодого ирландца.

— О, да? — вздохнул Димитрий.

— Он написал мне, просит информацию о Фионе, говорит, что сильно сожалеет и мог бы объяснить, что не хотел сделать ей больно.

— Он как раз хотел сделать ей больно, — подтвердил Димитрий.

— Да, ты это знаешь, и я это знаю, но он хочет, чтобы я ей сказал. Собирался послать ему сообщение, что не могу этого сделать, потому что она уехала. Обратно к себе домой.

— Хорошо, — сказал Димитрий.

— Так ты передашь ему это сообщение?

— Могли бы вы выслать письмо, или факс, или имейл? Что-нибудь? Мне он не поверит.

— Я не особенно силен в английском.

— Может быть, там есть кто-нибудь, кто сделает это за вас?

— Да, да, есть, спасибо, знаю, кого попросить.

— Но скажите, как ваш сын Адонис? Я знал его, когда мы служили вместе.

— Думаю, у него все нормально. Он теперь живет в Чикаго.

— А он вернется?

— Вообще-то нет, а почему ты спрашиваешь?

— Потому что хотел бы встретиться с ним снова. Я собираюсь жениться. Хотел пригласить его на свадьбу.

— Ну что же, если свяжусь с ним, то обязательно скажу, чтобы он тебе позвонил, — пообещал Андреас с тяжелым сердцем.

Димитрий сидел и смотрел на телефон очень долго. Люди совершали необычные поступки. Адонис был отличным другом, когда они вместе служили в армии, всегда с любовью говорил о своем отце и о таверне на холме. Димитрий вздохнул. Понять это было так трудно.

Это была их вторая ночь в Калатриаде, и, в отличие от первого посещения вместе с Дэвидом и Фионой, эта ночь была ясная и звездная.

Ирина накрыла небольшой столик для Томаса и Эльзы на открытом воздухе, где им были видны и площадь и люди, заполонившие ее. Для украшения стола она поставила в белую фарфоровую вазу два цветка бугенвиллеи.

Томас взял Эльзу за руку и погладил ее.

— Я чувствую себя здесь таким счастливым, мне так спокойно, словно бури прошли стороной.

— Мне тоже очень хорошо.

— Что, конечно же, странно, — сказал Томас. — Бури на самом деле пока не закончились. Они все еще рядом для нас обоих, и с ними скоро придется иметь дело.

— Но, возможно, нам спокойно, потому что теперь мы считаем, что можем с ними справиться, — предположила Эльза.

— Что вы имеете в виду?

— Вы возвращаетесь к Биллу, вопрос лишь, когда? А я не уезжаю в Германию, и единственный вопрос: куда теперь?

— У вас быстрый, сметливый ум, Эльза. Вы все отлично можете проанализировать.

— Не такой быстрый, есть кое-что, о чем я могла догадаться давным-давно.

— Не будем тратить время на сожаления, не так ли? — предложил он.

— Не будем. Согласна, что сожаления бесполезны. Даже разрушительны.

— Хотите кофе?

— Возможно, я немного нервничаю, Томас.

— Я тоже, но не думаю, что кофе кого-то может успокоить. Пойдемте. — Когда они спускались по деревянным ступенькам, она держала его за руку.

Ирина улыбнулась им и, казалось, поняла, что эта ночь была для них важной.

В спальне каждый чувствовал неловкость. Эльза указала на горные вершины, назвав их имена.

— Какое красивое место, — прошептала она.

Он подошел к ней, прижал ее к себе и нежно поцеловал в шею. По ней пробежал озноб.

Томас отстранился.

— Это было грубо или что-то не так? — неуверенно спросил он.

— Нет, это было восхитительно. Иди сюда.

Она погладила его лицо и поцеловала, крепко прижавшись, руками легко поглаживая его по спине. Он расстегнул ее блузку.

— Эльза, я не знаю… я надеюсь…

— Я тоже не знаю и тоже надеюсь, — прошептала она. — Но помни: не оглядываться назад, никаких сожалений, никаких сравнений.

— Ты прекрасна, Эльза.

— Обними меня, — попросила она. — Пожалуйста, люби меня, Томас. Люби меня на этом красивом острове, и давай не будем думать ни о чем, кроме этой ночи…

Вонни с Андреасом сели рядышком, и она начала писать Шейну письмо.

Отвечаю на твое письмо про Фиону Райан. Она покинула остров два дня тому назад, вернулась в Ирландию, где надеется снова устроиться медсестрой. Поэтому я не смог передать ей твою записку с извинениями, но полагаю, ты знаешь, как с ней связаться в Дублине.

Надеюсь также, что ты будешь сотрудничать с властями Афин по поводу твоего заключения. Они очень серьезно относятся ко всему, связанному с наркотиками.

Искренне,

Андреас.

Вонни перевела письмо Адреасу.

— Думаю, выглядит немного холодновато, — произнес он.

— Очень даже холодно, — согласилась Вонни. — Ты собираешься заплатить залог и пригласить его погостить здесь полгода?

— Нет, мне все известно. Просто он в тюрьме и он извинился.

— Андреас, ты всех жалеешь… всех, кроме собственного сына.

— Я и его жалею, Вонни, но, увы, слишком поздно. Нет, не говори, что у тебя предчувствие, я больше в них верю.

— Правильно. Хватит об этом, клянусь. Мы пошлем это письмо по электронной почте или попросим Йоргиса послать его факсом, что ты думаешь?

— Хочешь послать его в таком виде, даже несмотря на то, что оно слишком холодное? — усомнился он.

— По-моему, я могу и ошибаться, но в жизни бывают моменты, когда надо быть холодным. Теперь как раз такой случай.

— Ты ошибаешься, Вонни? Никогда! — улыбнулся он. — Давай пошлем по факсу и избавим бедного дурачка от глупого ожидания.

— Зайду в полицию по дороге домой.

— Где дом сегодня? У тебя в квартире или в курятнике? — спросил Андреас.

— Да ты хуже, чем Томас! Смеешься над тем, как я живу, не меньше! Но раз уж тебе любопытно, сегодня ночью я буду спать в маленькой комнате для гостей. Томас и Эльза уехали в Калатриаду вместе, в доме буду одна.

— Они уехали туда вместе? — Он почесал себе щеку. — Понимаю…

— Знаю, представляю, — подхватила она.

— А когда они возвращаются?

— Томас оставил записку. Сказал, что если все будет хорошо, то они побудут там несколько дней.

— Будем надеяться, что у них все хорошо, — сказал Андреас.

— Какой ты милый, — заметила Вонни.

— Ты раньше этого не говорила.

— Нет, но за многие годы я наговорила немало всякой ерунды. Тебе всегда хватало мудрости понять, что я действительно имела в виду, а что пустое. Я действительно считаю, что ты милый и замечательный человек. Надеюсь, ты это знаешь.

— Знаю, Вонни, и рад, что ты думаешь обо мне так.

Дэвид сидел и разговаривал с отцом, придерживаясь строго тех тем, которые они обсудили с Фионой. Ничего о болезни, которая угрожала его жизни, но много об офисе и предстоящей церемонии награждения.

— Я и не думал, что тебя это волнует, — расчувствовался Гарольд Файн.

— Но тебя же награждают, папа, почему я не должен переживать и гордиться?