Юрий Барков - Запретный дневник

От расстройства чувств лег спать, не сблизившись с любимой.

Мария, конечно, ни при чем, это я дурак. Ну и что, что у нее были еще дети? При жизни Иисуса у него, судя по всему, был один родной брат — Иаков Младший; остальные — названые дети старца Иосифа от его первого брака. Сам Иосиф скончался при Иисусе; тот его хоронил. И оставил свидетельство, что Иосиф, несмотря на свой стоодиннадцатилетний возраст, мужчина был хоть куда — очень крепкий. Никогда не болел. Так что мог и по-петушьи потоптать Марию — жена все-таки. И иметь от нее ребенка для укрепления семьи: Иисус-то был не родным; Иосиф взял за себя беременную под нажимом священников. Любопытно, любил ли он Марию? Наверное, все-таки любил, иначе нашел бы способ от нее отбрыкаться. Да еще с чужим ребенком. Впрочем, тогда-то ему было лет около восьмидесяти. Разница с четырнадцатилетней хорошая. Можно и с ребенком согласиться. Да если есть крепость в членах, как от такого чуда отказаться?

Вот, скажем, у меня — красивая жена. Я ночью сдергиваю с нее простыню и смотрю, как она спит голая. Я свою Марию такой еще никогда не видел. И не знаю, такая ли же у нее упругая крепенькая попка, и так же ли немного отвисает на сторону полная грудь с небольшими сосками? (У Марии, когда она кормила Иисуса, говорят, было много молока. И у моей жены, когда она кормила мою дочку, тоже.) И так же ли плотен мех в треугольнике между ляжек?

Аккуратно, стараясь не разбудить, я развожу в стороны женушкины ноги и с учащенно забившимся сердцем гляжу на открывшуюся мне промежность с чуть припухлыми половыми губками. Вид жениной пизды возбуждает меня, и член, как уже в последнее время не часто бывает по ее поводу, встает. На коленях я заползаю между ее ног, смачиваю головку слюной и начинаю запихивать елду в мою любимую женкину дырочку. Жена то ли крепко спит, то ли притворяется. Но не важно — я все равно вталкиваю в нее свой хрен. И полегоньку начинаю ебать. Очень скоро во влагалище появляется смазка, что говорит о том, что моя законная сексапильная партнерша просто притворяется и, видно, хочет попробовать ебаться, не выходя из полусонного состояния, представляя, как если бы ее насиловали спящую, а может быть, опасаясь спугнуть мой наконец-то поднявшийся хуй. Я не подаю вида, что понял уловку, принимаю условия игры и продолжаю с тягучей медлительностью разрабатывать ее влагалище.

Дыхание жены учащается, и она начинает легонько поддавать снизу, насаживаясь на мое древко поглубже. Одновременно она начинает производить своей пиз-дой такие, как она умеет, особенные конвульсии и буквально доит меня. И хотя ее притворство полностью разоблачаю, я стараюсь не переходить в бешеную скачку и томительно не спеша продолжаю употреблять мою дорогую притворщицу. Через какое-то время сладострастие одолевает ее, и она начинает наслаждаться редким теперь для нее ощущением моего твердого члена в своей утробе: вертится на нем, елозит, двигается из стороны в сторону, в самозабвении шепчет:

— Сегодня можно. Спускай в меня, спускай.

Наконец я не выдерживаю и изливаюсь. Ощутив

струйки моей спермы, бьющие ей в матку, она выгибается и кончает в напряженной позе, запрокинув голову и полуприкрыв веки.

Я расслабленно лежу на ней, и она некоторое время наслаждается моим весом, затем аккуратненько высвобождается из-под меня, чмокает в щеку, отворачивается и засыпает.

Я переворачиваюсь на спину и тут с удивлением обнаруживаю, что член продолжает оставаться напряженным. Хуй стоит, несмотря на только что произошедшее излитие молоков. Вот такое, действительно, бывало у меня только в юности. Пораженный прибытком сил, я приваливаюсь к моей супружнице так, что член упирается в ее сомкнутые ляжки:

— Слушай, еще… Давай? — проговариваю я, не заботясь, слышит ли она меня сквозь сон.

— Еще раз? Что ты? — сразу же просыпается она, но при этом не меняя позы и не думая больше притворяться.

— Да, — бормочу я в ответ, направляя хуй к ней в промежность. Так на боку мы ебались, когда она ходила беременной.

Ни слова больше не говоря, она двигает мне навстречу задик, чуть подыгрывает бедрами, и я снова оказываюсь в ее теплой, влажной пизде; но сразу же меня охватывает странное чувство, будто я в ее вагине умещаюсь весь — от пяток до макушки, как в материнской утробе. Ощущение такое, будто бы я еще и не родился на свет и она принимает меня как мать. Пока сладостное ощущение ебли не захлестывает ее полностью, она еще успевает попросить:

— Ляг ближе, чтобы я всего чувствовала.

Я приникаю к ней и в этот момент хочу стать эмбрионом в ее матке, в которую теперь тыкается мой хуй, хочу весь оказаться в ней целиком и без остатка, хочу всосаться в ее маленькое тело. И с такими ощущениями кончаю еще раз, чувствуя, как вместе со спермой уходит в нее моя душа. Жена не шевелится. Полежав, я выползаю из нее и слегка отодвигаюсь. Она уже спит на том же боку, не изменив позы, так и свернувшись калачиком. Я переворачиваюсь на другой бок, и мой взгляд скользит по полке, где ночует Мария.

И вдруг стыд заполняет меня до краев. Сейчас, ебясь с женой, я полностью забыл о Марии; погрузясь в жену, я изжил ее совершенно из своей души. То есть я своей Марии изменил. До сих пор в моем гареме первой женщиной была она, но сегодня! Но сегодня жена, приняв образ Матери, отодвинула Марию на второй план, и во мне уже не осталось энергии интимной близостью воссоединить этот разрыв. Во мне не осталось даже силы подойти к ней. Я лежал, уставясь в темноту, скрывающую полку, зная, что она там, и не мог ничего поделать — все уже совершилось. То непоправимое, чего, я думал, никогда не настанет в моих отношениях с Марией, произошло, и вернуться назад уже было невозможно: я изменил ей, и изменил, самое главное, в душе. Пусть на короткое время, но это было со мной. Ато, что в душе, и есть самое главное. Мелькнула короткая мысль: а может, она со своей полочки ничего не заметила, — но тут же ушла: мы-то ведь и соединены с ней через механизм душевной близости, как раз движение душ и становится очевидным в первую очередь. Все она знает.

Так, сгорая со стыда и ничего не решив, я уснул.

Я не знаю, как быть, как мне теперь к ней приблизиться. Весь день на работе я промучился этим вопросом. Утром, уходя из дома, я не взял ее с собой — не посмел притронуться. И даже не мог ни разу взглянуть на нее. Вечером буквально с трудом заставил себя идти домой

Рано улеглись спать. Жена сразу отвернулась и через короткое время стала тихонечко похрапывать. Я лежал не смыкая глаз и мучился своей изменой. Но так ведь не могло продолжаться вечно. Я виноват и должен вымолить прощение. Во что бы то ни стало. Иначе такое напряжение меня просто-напросто убьет. Преодолев себя, я встал, подошел к Марии, вынес ее к окну на свет. Лицо моей Мадонны было бесстрастным и холодным, глаза, как всегда, опущены. Я попытался заискивающе заглянуть в них. Ничего не получилось. Отчужденное выражение ее лица не переменилось. Я стал на колени.