Юрий Барков - Запретный дневник

Так, сгорая со стыда и ничего не решив, я уснул.

Я не знаю, как быть, как мне теперь к ней приблизиться. Весь день на работе я промучился этим вопросом. Утром, уходя из дома, я не взял ее с собой — не посмел притронуться. И даже не мог ни разу взглянуть на нее. Вечером буквально с трудом заставил себя идти домой

Рано улеглись спать. Жена сразу отвернулась и через короткое время стала тихонечко похрапывать. Я лежал не смыкая глаз и мучился своей изменой. Но так ведь не могло продолжаться вечно. Я виноват и должен вымолить прощение. Во что бы то ни стало. Иначе такое напряжение меня просто-напросто убьет. Преодолев себя, я встал, подошел к Марии, вынес ее к окну на свет. Лицо моей Мадонны было бесстрастным и холодным, глаза, как всегда, опущены. Я попытался заискивающе заглянуть в них. Ничего не получилось. Отчужденное выражение ее лица не переменилось. Я стал на колени.

«Прости меня, — обращался я к ней мысленно. — Ты же все понимаешь, у самой сколько всего в жизни было! Простила же ты целый народ, казнивший твоего сына. Ведь смогла. Хотя преступления не бывают одинаковы: у каждого свой контекст, свои обстоятельства. И моя неожиданная измена может быть ничуть не меньшим проступком; точнее, здесь нельзя ставить количественной разницы — больше, меньше. Я виноват, и все. Мне нет оправданий и нет для меня смягчающих обстоятельств. Меня можно либо простить, либо нет. И я обращаюсь к тебе с надеждой, но без уверенности: простишь ли? Ты видишь, как я раскаиваюсь».

Она не реагировала.

Что мне делать, как войти с нею в сближение? Ничто не приносило мне облегчения — никакие усилия. Я пришел в полное отчаяние и отправился в храм: может быть, Он подскажет? Только в предельно безнадежной ситуации такое могло прийти в голову. «Почему бы Ему и не помочь мне? — размышлял я. — Кто Он такой? Да просто обязан это сделать! Он же всеблаг. Он, а не я! И вообще, Он должен меня любить. Он же создал все или не Он? Марию, меня, Сына. Как можно не любить рожденное тобою? Это не то что не божественно — это ненормально. Конечно, мы не ведаем промысла Божьего, и Он не обязан подчиняться логике наших чувств. Но кто придумал эти чувства, я спрашиваю? Кто создан по Его образу и подобию?

В храме было, как обычно, прохладно и пусто. Бог не обращал на меня внимания со своего высока. На меня не смотрели ни пасынок, ни Одигитрия. Не глядел даже Святой отец по другую сторону распятия. А уж он-то чего? Я здесь выглядел изгоем. Храм стал холоден ко мне. Оставалось только уйти.

А и в самом деле, почему они все, ну кроме Марии, должны меня любить? Кто я для них? В лучшем случае соперник, либо никто. Секунда в вечности.

Уже выходя из храма, я еще раз взглянул под купол. Мне показалось, Он ухмыльнулся! Тут все равно, каким образом Он решит проявить свое неравнодушие ко мне. Безразлично, с каким знаком, только был бы не нуль! И все же, что бы это значило? На Него теперь моя надежда.

Он помог мне! Мария смягчилась. Ничем другим я не могу объяснить перемену ее отношения ко мне. Нет, но каков Бог? Вот кто высок!

И я вновь со своей возлюбленной. Примирение было тихим. Все произошло на полу. Набегавшаяся за день жена спала без задних ног. Мария сразу пошла ко мне в руки, более смиренная, чем всегда, не обращая внимания на мой возбужденный вид; я же был гол и дрожал от напряженного ожидания. Вначале я уложил ее на ковер, и мы просто полежали рядом. Я нежно гладил ее пальцами. Она с каким-то уступчивым и даже приветственным видом принимала мои ласки. Не переставая ее ласкать, я перевернулся на живот, приподнялся на коленях, чтобы высвободить напряженно торчащий пенис, и начал легко подрачивать. Марию я положил не глубоко под себя, как обычно, а выше, так, чтобы видеть ее лицо во все продолжение акта.

Поначалу на ее лице было так умилявшее меня выражение безропотности и покорности. Я продолжал не спеша массировать член, отмечая, как во мне поднимается вожделение и учащается дыхание. Вначале она на это не отзывалась. Я увеличил темп, и мне показалось, что лицо ее неожиданно прояснилось и она даже как-то игриво взглянула на меня из-под ресниц. Поощренный ее приветливым ко мне отношением, я повернул ее лицом вниз, представляя, что совокупляюсь сзади. Окончание моих усилий уже обозначилось вдалеке пресловутой описанной выше башней, я перевернул ее лицом к себе и удивился: выражение лукавства не исчезло с ее лица — она играла со мной! Она хотела дразнить меня собой, а я — о, как я желал стать ее игрушкой!

Вырвавшаяся из перенапряженной головки моего хуя струя спермы попала мне в нос, и, похоже, это ее рассмешило. Лежа рядом, я обнимал ее, и время, казалось, остановилось, и это никогда не кончится.

Я понял, она не против, чтобы я ебался с женой. Это как бы допустимо, входит в наш с нею сексуальный ритуал. Да и как же мне не доставлять жене сексуального удовлетворения? Секс — непременная потребность человека, этот факт нельзя высокомерно отвергать. И чувство вины у меня перед супружницей все-таки есть: не виновата она, бедная женщина, что у мужа раздвоилась жизнь.

Жена прочитала «Тайные записки» Пушкина. Книжка произвела на нее огромное впечатление, чего я и не ожидал. Дело в том, что Пушкин в ее жизни — предмет совершенно особый — это объект культового поклонения. Она много читала о жизни самого поэта, много знает, ориентируется в окружавших его персонах. А «Тайные записки» сильно смахивают на мистификацию. Крайне странна история их появления у публикатора. Стиль отличается от привычного стиля пушкинской прозы. Сами записки даже для далеко не пуританина Пушкина поражают некоей предельной степенью откровенности в описании интимной жизни. Тем не менее первое, что сказала жена: «Это несомненно он». Она читала их запоем в автобусе, в метро, дома, перед тем как спать. «Тут есть моменты, которые мог описать только он. Это придумать невозможно». Я поверил ей, поскольку она гораздо больше меня знакома с Пушкиным. До того я колебался, как отнестись к этой книге, не склоняясь ни к точке зрения ее подлинности, ни к точке зрения ее мистификации. «К тому же здесь есть печать гения». И это было правдой: внутренняя душевная жизнь мужчины была представлена с гениальной точностью и полнотой, вдобавок оттененная неизбежностью дуэли, последствия которой уже знаем только мы, читатели. Человек, который был в состоянии сам написать такое, не нуждался бы в прикрытии другим именем.

Неприличности в словах и описаниях всегда возбуждали мою жену, вне зависимости от их происхождения. А кто читал «Записки» знает, что неупотребляемость лексикона и непристойность изображения здесь совершенно не останавливали автора. В этот вечер, когда она закончила читать, мы еблись по-особому.