Вадим Черновецкий - Лолиты

Позже, после окончания школы, я узнал, что он скурился. Я так и не понял, что конкретно произошло. Возможно, он начал курить травку, а потом перешел на более тяжелые наркотики и сторчался.

Как это было в духе Мисимы! Помните, в одном из его романов главный герой тоже любил одного красивого балбеса, а потом узнал, что объект его похоти вошел — тоже от бессмысленности жизни, от пустоты — в какую-то экстремистскую политическую группировку в Японии и был застрелен из арбалета — в лесу, абсолютно голым.

4

Но, Боже мой, сколько их у меня было! И тех, что приходили ко мне часто, как Армен, чуть ли не каждую ночь, и тех, что я истязал или даже просто разглядывал и трогал всего несколько раз или несколько недель. Вот подросток на базе отдыха в Рязанской области. Он, кажется, деревенский — а может, и нет. Но он дикий. Он сидит на втором этаже того здания, где столовая, без майки. А для меня это почти то же самое, что полное обнажение. Мы сидим рядом возле теннисного стола, ждем своей очереди на игру. Он пытается курить — прямо здесь, в помещении — и прячет сигарету каждый раз, как идет кто-нибудь из взрослых. Но они ходят постоянно, и он то гасит свою сигарету, то опять зажигает, то зарывает куда-то чуть ли не в гравий, который у нас за спиной, где маленький зимний сад.

Неужели ему так важно курить, что он готов ради этого дергаться каждую минуту? Неужели у него тоже нет ничего в жизни? Но он эмоционален и напорист, и всё вместе меня это возбуждает. И вот приходит благословенный миг, когда мы встаем к столу. Забыл сказать: я обыгрываю в настольный теннис почти всех любителей, с которыми мне приходится играть, хотя я и сам любитель. Но ведь предсказать это невозможно! И в таких случаях люди бессознательно оценивают соперника по его общим габаритам. Обнаженное тело было больше меня, возможно, старше, а потому решило, что и играть оно будет лучше. Как оно разочаровалось!

Вам, наверно, опять покажется мое ликование каким-то мелким и непонятным. Но, черт возьми, это было эротическое ликование! А такая эмоция по определению не может быть слабой.

Я кидал ему мяч то на левый край стола, то на правый, то под сетку, то к концу стола, и он бегал, бегал, бегал, тянулся, изгибался. Это дикое, прекрасное, обнаженное и тоже наверняка бездушное тело было в моей власти. Я мог издеваться над ним — пусть и «в шутку», «играючи» — как угодно. Ниже пояса у меня вырос упругий холм, который вздрагивал каждый раз, как на этом сильном теле исключительно по моей воле вздрагивали мышцы.

У него был полный набор того, что меня возбуждает: развитая грудь с агрессивными подростковыми сосками, вертикальная ложбинка между левыми и правыми мускулами груди и живота, большой и глубокий пупок, тоже вертикальный, и поросль, идущая от пупка вниз, под брюки, в святая святых. Как я хотел теребить руками эту пушистую поросль! Как я хотел царапать этот пупок, открыто глядящий на мир, справедливо чувствующий себя главным достоинством этого тела — этого зверя.

Он продувал мне партию за партией, и хотел отыграться, и я чувствовал исходившие от него волны страдания и унижения, и горячности, и эмоций. Я бил его открытыми гасами, и мячик нередко попадал по его стройному телу. Я был в экстазе! Я почти воплотил свои ночные фантазии. Я бил, бил его ребра, его вспученные мускулы груди, его жаркие соски. А в конце очередной партии я влепил ему крепкий мяч прямо в его идеальный пупок!

Как он хотел отыграться!

— Еще две, — просил он, когда счет по партиям был 1:0 в мою пользу.

— Еще три, — когда счет был 2:0.

— Еще четыре, — когда счет был 4:0. Обратите внимание, он хотел уже только ничьей. Что-то я сломил в этом теле.

— Еще одну, — когда счет был 5:0. У меня был праздник. Он даже не думал уже отыграться, он не надеялся уже на ничью по партиям. Он хотел выиграть хоть одну! Но я не позволил ему и этого. Я хотел унизить его до конца. Он попросил у меня милостыню, но не получил и ее.

— Ладно, — сказал он покорно.

— Ладно, — ответил я сдержанно… и чуть не обхватил своими одетыми руками его крепкое, открытое, пышущее жаром тело.

Мы пожали руки и разошлись. Я бросился в свой номер и мастурбировал там до потери пульса, пока не вернулся с прогулки брат.

Нужно сказать здесь, что взрослые мужчины меня в основном не интересуют, только мальчики лет до 14. Почему так сложилось? Потому ли, что я сам лет в 14 начал общаться и встречаться с девушкой и вообще переключился на другой пол? В таком случае мальчики до 14 лет стали для меня воспоминанием о детстве, о моем раннем гомосексуализме. Или же потому, что, когда мальчик превращается в юношу и уж тем более — в мужчину, тело его грубеет, «кабанеет» и как-то странно теряет для меня всякий интерес?

Впрочем, видел я на Московском вокзале Петербурга одного красавца лет 16, который, стоя в компании одетых девушек, сам был до пояса обнажен. Но при этом был столь строен, гладок, мускулист и по-мальчишески худощав, что не мог меня не возбудить. Особенно меня восхитило то, что, возвращаясь к девушкам от табло, где он смотрел время прибытия поезда, он вдруг опустил голову так низко и смотрел вниз так долго и пристально, что невозможно было поверить, что рассматривает он асфальт, по которому идет, тем более что асфальт под ним ничем не отличался от покрытия в любом другом месте вокзала.

Значит, он не только сознательно решил публично обнажиться, но и не стеснялся прямо на людях рассматривать свою грудь и соски, живот и пупок, свое крепкое и прекрасное тело. Он поменялся ролями со своими девушками-компаньонками. Он не раздевал и брал их, а сам разделся перед ними и, красуясь, отдавал им свое юное тело.

Розовый закат, плывший среди деревьев, с удовольствием утопал в огромной, широкой луже. А может быть, это она утопала в нем?

Я умирал от похоти, глядя на него. Мне хотелось подойти к нему и, ни слова не говоря, поцарапать ногтями крошечные круглые точки в центре его съежившихся от прохладного вечернего ветерка сосков. (Обратите внимание, несмотря на некоторый холод, он даже не думал одеться, хотя майка висела у него прямо на плече). Ночью, в поезде, под простыней, я тихо и тайно поцарапал кончики своих собственных съежившихся сосков — и содрогнулся от пронзившего меня острого счастья.

Я жалел, что не подарил ему изысканный, нежный нарцисс.

5

А был и другой, который немного унизил меня, но сам был эротически унижен в моих глазах еще больше. Он тоже был напорист, эмоционален и силен и тоже всё время обнажался. Хотя нет, это неточное слово. Обнажается, то есть стягивает с себя футболку, мой частный ученик Леша, до которого мы скоро дойдем и о котором в основном мы и будем здесь говорить. А тот, другой, он был обнаженным всегда. Это было в лагере. Да, я ни разу не помню, чтобы у него была выше пояса хоть какая-то одежда. Он доводил меня до безумия, до исступления одним только своим видом, одной своей манерой «одеваться» и себя вести.