Дело смерти (ЛП) - Халле Карина

— Могилу?

Я киваю, запыхавшись.

— Да. Холмик земли с крестом у основания. Весь в грибах, которых мы не смогли определить.

— Я хотела взять отпечаток спор, но мы подумали, что это может быть, ну… тот самый знаменитый мадроновский, — добавляет Лорен.

Ник на мгновение задумывается.

— Могила… Ну, возможно, если вы ушли далеко к заливу, то наткнулись на место, где Эверли и Майкл похоронили своего старого пса Гровера. Крест из палок?

Я снова киваю.

— Значит, скорее всего, это он, — говорит он. — Он был самым любимым членом команды. Как выглядели плодовые тела?

Мы описываем ему грибы, и он улыбается.

— Вы правы. Это «Аманита эксандеско». Рад, что вы их не тронули: споры могут доставить немало хлопот, если их потревожить. Я скажу Эверли, чтобы проверила могилу.

— То есть, если я правильно понимаю, — Лорен скрещивает руки, — вы хотите, чтобы мы собирали и находили новое, но при этом не трогали ваши грибы?

Он отвечает ей натянутой улыбкой:

— Я ценю все открытия. Просто не знал, что эти грибы растут в этой зоне. Если кто-то из вас наткнется на них, прошу не собирать, а сразу сообщить мне.

— Было бы полезно, если бы мы знали, как они выглядят, — говорит Патрик. — Может, отведете нас к могиле, чтобы мы поняли?

Ник смотрит на часы:

— Знаете, уже поздно. Нам нужно возвращаться. И, похоже, будут дожди.

Я поднимаю голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как мимо пролетает белоголовый орлан, а за его крыльями клубятся темные, зловещие тучи.

Мы идем обратно по лесовозной дороге, Лорен, я и Мунавар отстаем от остальных.

Мунавар наклоняется ко мне и шепчет:

— Держу пари, он не хочет, чтобы мы знали, как они выглядят, потому что боится, что мы соберем их сами. Может, они опасны, а может, просто не хотят, чтобы кто-то присвоил их и продал.

— Но ведь это не совсем их собственность, — возражает Лорен. — Я проверяла их заявку на патент гриба. Им отказали. Нельзя запатентовать то, что ты не создал. Разве что они сумеют культивировать и скрестить его с чем-то еще и тогда запатентуют, но, кажется, у них проблемы с размножением.

— Это не значит, что мы имеем право их брать, — говорю я. — Уверена, в нашем соглашении четко сказано: ни один организм не должен покидать остров.

— Хм, — протягивает Мунавар.

Я бросаю на него взгляд через плечо и вижу задумчивое выражение.

— Даже не думай прятать их себе… ну, ты понял куда.

— Я бы никогда, — отвечает он, но по его улыбке ясно: именно это он и задумал.

К ужину, когда мы возвращаемся в домик, я вымотана донельзя. И хотя, в общем-то, здорова, вовсе не худая, мой размер примерно 46–48, но я всегда была активной — походы, иногда бег, если готовлюсь к забегу, мышцы обычно крепкие и жилистые. Поэтому странно, что с наступлением вечера мне кажется, словно я готова уснуть навечно. Как будто мышцы ослабли.

После ужина я присоединяюсь к остальным в общей комнате, где разносят кружки горячего шоколада с маршмеллоу и тарелки песочного печенья. Заставляю себя надкусить печенье, но сахар не дает никакой бодрости.

— Пожалуй, пойду спать, — говорю я Лорен, сидящей в кресле рядом. Мунавар, Джастин и Нур на диване увлеченно обсуждают какой-то сериал, о котором я не слышала. Но, заметив мой взгляд, они резко обрывают разговор.

— Уже? — Лорен бросает взгляд на свои пластиковые часы. — Всего восемь вечера.

Я нарочито зеваю:

— Знаю, но я ужасно устала за день. Да что там — с тех пор как оказалась здесь.

— Это свежий воздух, — говорит она. — Но я заметила, что ты почти не ешь. Как птичка поклевываешь.

Я устало улыбаюсь:

— Поверь, и слава богу. Обычно я сметаю все за пять секунд, — похлопываю себя по животу. — Синдром раздраженного кишечника говорит сам за себя.

— Ладно, — говорит она настороженно. — Увидимся утром.

Я прощаюсь с остальными и направляюсь к лестнице. Чувствую, как по затылку пробегает холодок, оборачиваюсь — Лорен что-то шепчет остальным. Завидев мой взгляд, они тут же делают вид, что ничего не было.

Щеки заливает жар. Я быстро поднимаюсь наверх. Наверное, это ничего не значит. Может, просто спросили, почему я так рано иду спать, а Лорен объяснила.

И все же, после стольких лет, будучи аутсайдером, постоянных трудностей с пониманием чужих намеков, я всегда сомневаюсь, когда завожу друзей. Пара неприятных случаев в детстве, и теперь я подозреваю всех.

Я отбрасываю эти мысли и готовлюсь ко сну. Сегодня мелатонин не нужен — я засыпаю на ходу. И упражнения для челюсти можно пропустить: мышцы будто ослабли, лицо кажется уже. Вероятно, от того, что я меньше ем, нет отеков. Казалось бы, я должна радоваться потере веса, но нет — это тревожит. Я ведь не собиралась худеть.

Умывшись, надев пижаму, я ложусь в кровать и выключаю лампу. Комната почти не темнеет: сумерки густы, а в окно льется лунный свет.

Я встаю, чтобы задернуть шторы. Дождь шел с самой нашей вылазки за грибами, но теперь небо прояснилось. Луна, почти полная, висит над верхушками кедров, облака тянутся по ней, как марля. Я задерживаю взгляд, ощущая странное восхищение, словно меня тянет, и тут замечаю движение внизу.

Под окном кто-то стоит. Фигура напоминает Кинкейда, но с луной за его спиной лица не разглядеть.

И все же я знаю, что он смотрит прямо на меня.

Вспыхивает огонек сигареты, и он поворачивается, скрываясь в деревьях, оставляя за собой дрожащие в лужах круги.

— Просто вышел на ночную прогулку, — тихо говорю я.

ГЛАВА 8

Я нервничаю.

Сегодня у меня первая консультация с Кинкейдом, и я понятия не имею, чего ждать. Стою у северного корпуса, под небольшим навесом, прячась от мороси, и никак не решусь открыть дверь и войти внутрь.

Не помогает и то, что прошлой ночью я снова видела его под своим окном. Хотя стоит быть благодарной — обошлось без очередного эротического сна. Наоборот, спала на удивление крепко и проснулась только под звон будильника. Но усталость все равно никуда не делась. Ни кофе за завтраком, ни тост с арахисовым маслом, который я клевала, как птичка, — чем очень развеселила Лорен, — не помогли.

Я глубоко вдыхаю и все же вхожу. Здесь тепло, пахнет древесным дымом. Вдоль тянется длинный коридор с несколькими дверями, а в конце, кажется, небольшой общий зал, напоминающий тот, что в главном доме.

Медленно иду по коридору, пока не нахожу дверь с надписью «Доктор Уэс Кинкейд».

«Ты не обязана ему ничего рассказывать, — напоминаю я себе. — Присутствие обязательно. Откровенность — нет».

Я стучу.

— Войдите, — раздается его уже знакомый голос.

Поворачиваю ручку и захожу. В кабинете полумрак: жалюзи на окнах опущены наполовину. У стен книжные полки, переполненные книгами. На них — дипломы и предметы, собранные будто из разных культур: лакированная ваза, обломок керамики, маленькая перуанская статуэтка. В воздухе тонкий запах сандала, на одной из полок — подставка для благовоний и несколько свечей.

Кинкейд стоит у стола, глядя на что-то белое и квадратное в руках. Быстро прячет это в карман, садится и только тогда встречается со мной взглядом.

— Проходи. Садись, — жестом указывает на пустой стул напротив.

Пересекаю комнату, чувствуя себя не в своей тарелке, а подошвы тихо поскрипывают по паркету. Кожа кресла жалобно скрипит, когда я опускаюсь в него.

Кинкейд складывает руки на столе. Я невольно отмечаю его сегодняшний вид: серая рубашка на пуговицах под темным жилетом. Взгляд цепкий, изучающий, будто он что-то выискивает в моем лице и фигуре.

Увы, даже эта подчеркнутая профессиональность не делает его менее притягательным.

Он откашливается.

— Как ты?

Я пожимаю плечами:

— Жаловаться не на что.

Одна его бровь приподнимается:

— Рад это слышать. Перед тем как начнем, должен предупредить — сеанс записывается на видео. — Он кивает в сторону небольшой веб-камеры на подоконнике за своей спиной.