Второй сын - Эми Хармон

же Хёд никак не рассчитывал на собственную комнату в замке. Такое жилье нравилось ему куда больше, чем койка в казармах королевской стражи. Кроме узкой кровати и железной ванны ему ничего не было нужно, и комната показалась ему превосходной. Но за право жить в ней нужно было работать.

Королю хотелось, чтобы он постоянно был рядом, а его отсутствие вызывало у Банрууда тревогу. Он стоял на страже, пока Банрууд ел, и караулил под дверью спальни, пока Гисла ему пела. Он охранял короля, пока тот говорил со своими советниками, и шел за ним следом, когда тот бродил вокруг замка. Ему даже велели каждую ночь, перед сном, обследовать все коридоры и проходить вдоль стен храма, прислушиваясь, нет ли какой‐то угрозы.

Хёду казалось странным, что многие боятся его… но Банрууд совсем не боится. Банрууд не видел в нем угрозы. Хёд подозревал, что король вообще не считает его мужчиной. Он был для Банрууда хорошо выдрессированным хищником – ловким, полезным, но при этом лишенным всяких чувств, человеческой природы. Словно у Хёда не было не только глаз, но и души.

Хёд умел оставаться полезным, но в то же время невидимым. Это умение помогло ему выжить в мире Гудруна. Храмовая гора не была похожа на Северные земли: жизнь здесь казалась одновременно более цивилизованной и более отстраненной, более открытой и более угнетенной. Ему не приходилось на каждом шагу уклоняться от летевших в него ножей, уворачиваться от ударов, но выносить охватившее гору тихое отчаяние оказалось куда тяжелее. Быть может, все дело было в том, что теперь он жил рядом с Гислой.

Сам храм заполонили встревоженные сердца. Он слышал Тень, Дагмара и мастера Айво. Слышал хранителей и дочерей, слышал Гислу. Даже когда он ложился спать в своей непривычной постели, в непривычной и новой комнате, он все равно ее слышал, и ее близость наполняла его восторгом и грустью.

У нее не было никакой свободы. Он знал, что она не может сама отыскать его. Но она дважды замечала его в коридоре возле спальни Банрууда и дважды сбегала. Его присутствие ее огорчало. Он слышал это в биении ее сердца, в ее учащавшемся дыхании. Но она слишком долго его избегала.

Когда Банрууд вновь вызвал ее к себе, он ждал, пока она не вышла из королевской спальни. В замке все было тихо, часовой спал, и Хёд встал прямо напротив двери, отрезав ей путь к бегству.

– Мне нужно идти, – прошептала она.

Он помотал головой:

– Не теперь.

– Банрууд услышит.

– Не услышит. Пройдемся. – Он протянул ей руку, приглашая идти за ним, и она застонала в ответ, тихо, чуть слышно, словно стояла у края пропасти и отчаянно хотела сорваться вниз.

Она не взяла его за руку, но отвернулась и пошла дальше по коридору, прочь от лестницы и от жара светильников. Она искала тьмы, и он двинулся за ней. Когда она остановилась, он тоже встал – на безопасном расстоянии от нее. Ему не хотелось давить на нее. Хотелось лишь быть с ней рядом.

– Чего ты хочешь, Хёд? – спокойно спросила она. Эти слова его ранили – но он даже не изменился в лице.

– Я тосковал по тебе, – признался он. – Я не хочу больше по тебе тосковать.

Опять тихий стон.

– Но зачем… ты здесь?

– Ты знаешь, зачем я здесь, Гисла.

– Ты не можешь называть меня так при посторонних. Я Лиис из Лиока.

– Мы одни. И для меня ты Гисла.

– Зачем ты здесь? – снова спросила она.

Он знал, что она говорит не о коридоре, не о замке. Она хотела понять, что у него на уме.

– Я не знаю, как иначе мне быть рядом с тобой. Арвин мертв. Сейлок гибнет. Я не могу стать хранителем. У меня нет клана. Нет семьи. Есть только ты. Только ты одна важна для меня. Вот почему я здесь.

– Прошло столько лет, – сказала она, и он услышал в ее словах сдавленное рыдание.

– Но я здесь, – повторил он.

– Ты воин короля Севера.

– Нет, я Хёд. Тот самый Хёд, которого ты знала десять лет. Тот самый Хёд, которого ты когда‐то любила.

– Ты воин короля! – твердо сказала она, но Хёд услышал, что в горле у нее стоят слезы.

– Я воин Гислы. Я всегда был верен тебе одной.

Ее сердце скакало, и билось, и стремилось к нему. Он чувствовал на ее коже желание, ощущал ее пристальный взгляд. Он снова потянулся к ней, моля, и на этот раз повернул руку ладонью вверх, так, чтобы стала видна так долго объединявшая их руна. На миг ему показалось, что она снова его отвергнет, что убежит от него.

В коридорах было тихо. Король спал в своей комнате, глубоко и мерно дыша. Из кухни, находившейся прямо под ними, доносилось бормотание множества голосов. Там, в тепле, двигались люди, готовя пищу для тех, кто проспит еще много часов. Но они были одни. Наконец. О блаженство. Одни. И вот он услышал, как она подняла руку, как прошелестел, коснувшись лифа платья, ее рукав, когда ее пальцы коснулись его ладони.

На краткий миг он позволил себе возликовать – и не смог больше ждать ни секунды, притянул ее к себе, ища ее рот, ее тепло, ее тело.

Но он не был готов к тому, какой оказалась настоящая Гисла, к тому, как прижались к нему ее груди, живот, ее бедра; от столкновения с ней реальной все его тело вздрогнуло, в голове опустело, и он потрясенно, сам до конца не веря в происходившее с ним, простонал ее имя.

Теперь она была уже не в его голове, не в его сердце, но рядом с ним, в его руках. Она обхватила его лицо, словно тоже цеплялась за сон, а потом он нашел губами ее губы, мягкие и настойчивые, и лиловое зарево, набухнув под языком, поднялось у него в голове.

Она оторвалась от него и принялась шептать его имя, «Хёди, Хёди, Хёди», как часто звала его в песнях, и на мгновение у него в голове поднялось его собственное лицо, словно он в этот миг смотрел на себя – так, как смотрела она. Угловатые черты и пустые зеленые глаза, плечи, пригнувшиеся, чтобы ее обнять, губы, влажные от ее поцелуев. Но его лицо тут же пропало, и Гисла вновь жадно приникла к его рту.

Соль от слез. Чьи это были слезы, ее или его?

Он целовал ее, желая слиться с ней воедино, прижимал ее