Второй сын - Эми Хармон

его ярость разрасталась в огромный, пылающий шар. Он не мог позволить себе утратить все чувства. Он должен был отстраниться от нее, не чтобы отречься, но чтобы спастись. Вместо этого он шагнул к ней, понимая, что, если сейчас отвернется, она решит, что внушила ему отвращение.

– Но я ничего больше не делаю. Я пою. Я стараюсь не оставаться с ним наедине, не приближаться к нему. Но порой я… одна с ним… и стою слишком близко.

Он не осмеливался прикоснуться к ней, чтобы ободрить и утешить. Он не знал, захочет ли она этого. Она казалась ему скованной, говорила чуть слышно, едва дышала. Так что он просто стоял перед ней, и слушал все то, что она хотела ему рассказать, и не смел протянуть к ней руки.

– Когда он впервые меня поцеловал, я рассказала мастеру Айво и поклялась, что никогда больше к нему не пойду. Айво со мной согласился, но неделю спустя короля стали мучить страшные головные боли, и он без конца посылал за мной. Я не сдавалась, но потом узнала, что каждый страж, возвращавшийся без меня, получал по десять плетей. Мастер Айво бранился и топал ногами, но неделю спустя стражи стали получать по двадцать плетей, а потом по тридцать, и один часовой, еще совсем мальчик, от этого умер. Я перестала грозить, что не буду больше петь для него, и сказала, что, если он будет меня принуждать, я покончу с собой. Мертвеца ни к чему нельзя принудить. Думаю, он мне поверил, потому что больше меня не касался. Но еще он боится.

– Боится? Чего? – чуть слышным шепотом спросил Хёд.

Он пытался лишь слушать, не реагировать, не терять разум. Банрууд умрет. Пусть даже это будет последнее, что он сделает в жизни, но Банрууд умрет.

– Он боится лечь со мной и сделать ребенка, – сказала Гисла так робко, что он скорее угадал, чем услышал ее слова. – Королева Аланна рожала мертвых сыновей, пока не почила сама. Если Банрууд возьмет новую королеву и с ней будет то же самое…

– …то все решат, что проблема в нем, – закончил за нее Хёд.

– Да. И тогда встанет вопрос о том, кто отец Альбы. Больше всего на свете он боится лишиться власти, которой его наделило ее рождение. Он забрал ее у Тени. Я снова и снова видела это у него в мыслях. Он украл дочь и отвернулся от сына. От двух сыновей – хотя о тебе он не знал… О тебе не знал никто.

Он не знал, откуда и как давно она знает об этом… но Гисла знала почти обо всем. Она несла на своих хрупких плечах все тайны Сейлока.

– А ты знал? – мягко спросила она.

– Об этом сказала Арвину моя мать. Об этом сказал мне Арвин в день своей смерти.

Она подавила сочувствие. Он услышал, как сжалось ее горло, как застыл подбородок, но она продолжала, не сказав ни слова про Арвина.

– И ты ничего не чувствуешь к нему? – спросила она.

– К моему отцу?

Он услышал, что она легко кивнула.

– Я чувствую любопытство. И отвращение. К нему… и к себе. Мне не нравится наше сходство. Не нравится, что мы любим одну женщину.

Он услышал, как сердце Гислы рванулось с места, но не понял, что стало причиной – ужас, надежда… или и то и другое.

– Он меня не любит, – сказала она.

– Думаю, любит. По-своему.

– И ты тоже меня не любишь. – В ее словах была такая уверенность, такая убежденность, что он изумился, как может она знать так много, но не знать одного.

– Ты единственное, что я люблю на всем белом свете.

Она зажала ладонью рот, ухватилась за горло. Но не призналась в том, что тоже любит его.

– Я не знаю, кому ты предан, – сказала она, и в ее словах он услышал тихий всхлип, который она изо всех сил старалась унять.

– Никому. Я не предан Сейлоку. Не предан ни Банрууду, ни храму, ни какому‐то клану.

– Сегодня ты мог дать Банрууду умереть, – прошептала она. – Почему ты этому помешал?

– Не знаю, – признался он. – То был скорее инстинкт… чем что‐то еще. К тому же по плану… сегодня… он не должен был умереть.

– По какому плану? Ты что же, предан королю Севера? – воскликнула она.

– Нет. Мне нет дела до короля Севера и до его планов. Я хочу лишь, чтобы все это… закончилось.

– Тогда зачем? Зачем ты это сделал?

– Что сделал, Гисла? – Он не сделал ничего из того, о чем мечтал, и внезапно на него навалилась усталость – так что он едва устоял на ногах. Если сейчас на поляну явилось бы целое войско орущих великанов, он все равно бы их не услышал.

– Ты на его стороне. Гудрун – плохой человек. Банрууд… плохой человек. – Она выразилась чересчур мягко, но Хёд с ней согласился.

– Да. Они плохие люди.

– А ты все еще хороший человек? – прошептала она, чуть не моля о том, чтобы он кивнул. Но он не мог этого сделать.

– Я старался остаться хорошим человеком. Но мне не всегда известно, что правильно, а что нет. Порой… остается лишь желание выжить.

– А еще остается правда. Правда всегда права. Она не бывает плохой. Так сказал мне однажды мастер Айво. И теперь ты должен поведать мне правду.

– Вся правда, которую знаю я, – это ты, Гисла. Эти годы я провел, пытаясь вернуться к тебе.

Ей хотелось поверить ему. Он слышал это в ее рыданиях, чувствовал в запахе кожи. Но еще она боялась. Боялась его. И будущего. Боялась, что в конце концов им никто не поможет.

– Теперь отдохни, Гисла из Тонлиса, – сказал он. – Возвращайся в шатер. Сегодня не нужно ничего решать. А я не могу ни о чем думать, когда ты рядом.

– Я тебя ослепляю, – печально сказала она, вспомнив Арвина и давний разговор на другой, далекой лесной поляне.

– Да. Но ты единственная… кто помогает мне видеть.

Она двинулась прочь, но тут же обернулась к нему.

– Ты больше не уйдешь? – спросила она.

– Не уйду. Я шел к тебе слишком долго и теперь никуда не уйду.

23 комнаты

Они снялись с лагеря на рассвете, сознавая, как мало их осталось и как беззащитны они перед лицом нападения. Король отправил Хёда в начало каравана – усадил его в повозку с провизией и настоял, чтобы он прислушивался к возможным опасностям. Гисла и Альба вдвоем сидели верхом на могучем, бывавшем в