Хозяйка заброшенного поместья - Наталья Шнейдер

сквозь пальцы текут, в батюшку ты уродилась, не в матушку, что ж тут поделать. Да только, раз уж такой уродилась, у меня целее будут. — И еще шажок назад.

Значит, Настенька была транжирой… Но что же мне делать? Не драться же со старухой!

— Ну и ладно, — пожала я плечами и для пущей убедительности показала язык. — Чековая-то книжка у меня. Выпишу чек. Или вексель, муж потом оплатит.

Я сама не слишком хорошо помнила, что такое «вексель», била наугад, но попала. Марья переменилась в лице.

— Как же так, касаточка, разве ж можно… К аспиду этому на поклон идти? В ноги падать, каяться, будто не муж он, а бог? После всего…

— Тогда помоги мне, — сказала я так мягко, как только могла. — Потому что, если ты будешь мешать, я останусь одна против всего мира. Ты меня вырастила — так почему теперь делаешь все, чтобы сжить меня со свету?

— Грех тебе так говорить! Я же тебе добра желаю! — Она утерла глаза краем передника.

Я заколебалась. Сделать вид, будто иду на попятную, и позволить бабке на время торжествовать победу? Поссориться с ней и отобрать свое добро я всегда успею…

— Верни. Мне. Мои деньги.

— Ножкой топни, касаточка, да брось в меня чем-нибудь, глядишь, и успокоишься.

Я не ответила, продолжая пристально смотреть на нее. Пауза затягивалась.

Марья качнулась ко мне.

— Да неужто ты…

Я молча отодвинула ее и зашагала по галерее.

— Да стой! Стой, оглашенная! — Она схватила меня за рукав. — Ночь на дворе, куда ты поедешь!

Все так же молча я выдернула руку. 

— Ну хорошо, хорошо, — сдалась Марья. — С тебя станется в самом деле в ночь убежать в чем есть, а как я потом на том свете матушке твоей в глаза смотреть буду? Пойдем, в кухне они.

— Не буду подглядывать, доставай спокойно, — сказала я, демонстративно уставившись в окно. Не столько потому, что не хотела лезть в ее тайны, столько чтобы скрыть облегчение.

Грозя уехать, я рисковала, но, похоже, у прежней Настеньки характерец был не лучше, чем у муженька, и нянька поверила в мое притворство. Впрочем, я и не притворялась особо. Да, я бы не побежала в ночь в чем есть, и к Виктору бы на поклон не пошла, но и с Марьей полностью перестала бы общаться.

— Да пойдем, что я, другого места где спрятать не найду, в целом-то доме!

Она вытащила из шкафа мешочек с крупой, извлекла из него бумажник и бархатный кисет.

— Вот, все здесь.

— Спасибо, — сказала я. Очень хотелось заглянуть в кошелек, посмотреть, на что похожи местные деньги, а заодно — смогу ли я читать: в комнате своей предшественницы я не заметила ни одной книги, и в кухне ничего подобного не было. Но не стоило обижать старую няньку, ведь наверняка решит, будто я подозреваю, что она утаила деньги. В конце концов, она единственный мой союзник. Я заправила кошелек за пояс, повторила: — Спасибо. Ты правда волнуешься за меня, и заботишься как можешь, я понимаю. Но и я многое осознала, пока болела. Я обещала себе, что, если выздоровею, буду жить совсем по-другому, и я постараюсь, правда. Ты мне поможешь?

— Ох, лиса ты, а не касаточка! — вздохнула Марья. — Знаешь, как из меня веревки вить. Да только сколько уж раз я такие обещания слышала!

— Так когда, говоришь, сеять на рассаду? — сменила я тему.

Она открыла было рот, но я не дала ей заговорить.

— Ты советовала монастырь, грехи замаливать. Разве там белицы не работают? Разве не смиряют гордыню тяжелым трудом?

— Так-то оно так. — Судя по озадаченному выражению лица, Марья не понимала, к чему я веду.

— Вот и будем считать грядки моей епитимьей. — На миг я испугалась, что нянька заподозрит что-то, услышав незнакомое слово, и поспешила добавить: — Расплатой за безделье. И все же — когда?

Нянька покачала головой.

— Какая ж ты упрямая, вся в матушку. Та тоже, бывало, как возьмет что в голову, так и не отговоришь.

Я замолчала, выразительно на нее глядя, и Марья сдалась.

— Вот как день сравняется, тогда, и пора будет.

— А сейчас какое число? — спросила я, мысленно соотнося день равноденствия с привычными мне датами. По всему выходило, здесь климат похож на тот, в котором я выросла. Повезло.

— Четвертое капельника. Рано еще.

Капельник — это март? Действительно рано. Но есть ли в доме семена или нужно срочно где-то их добывать?

А что вообще есть в этом доме?

— Марья, покажи мне здесь все, — попросила я. — Ничего не помню после болезни. Будто и не к себе вернулась.

Нянька вооружилась связкой ключей и повела меня по дому. Одноэтажный, он выстроился буквой «п». В одном крыле — «черном» — прачечная, кухня и кладовая. В ней странным образом соседствовали мешки муки и рулоны холста.

— Не успела в чулан еду перетаскать, которую аспид оставил, — пояснила Марья. — Завтра потихоньку. Глядишь, Петька проспится, мне поможет.

Петька — это конюх? Значит, мужчина в усадьбе есть, только много ли толку от запойного пьяницы? Решив, что познакомлюсь с ним завтра и сделаю выводы, я вышла вслед за Марьей в галерею, соединявшую оба крыла дома. По одной стороне тянулись двери. Нянька открыла первую.

— Это маменьки твоей будуар.

Я шагнула за ней и оторопела. Услышав «будуар», я ожидала увидеть мебель с завитушками, розовые занавесочки и туалетный столик.  А обнаружила массивный письменный стол с аккуратно сложенными стопками толстых тетрадей и каких-то журналов. У стены стояла этажерка, заполненная журналами и подшивками газет, и застекленные шкафы с книгами.

Дрожащими руками я взяла со стола журнал и вгляделась в обложку.

6.1

На белой — точнее, уже немного пожелтевшей — обложке было нарисовано дерево, поле и перекрещенные грабли. А над изображением рассыпались закорючки.

Я опустила журнал, смаргивая внезапно навернувшиеся слезы. Хоть я и предполагала, что здесь буду неграмотной, убедиться в этом оказалось неожиданно больно. Как будто ослепнуть на один глаз.

Я мысленно одернула себя. Разнюнилась тут, «ослепнуть». Всего-то и надо — заново научиться читать и писать. Скольким наукам мне пришлось выучиться за свою не такую уж долгую жизнь — ничего, справилась. И