Хозяйка заброшенного поместья - Наталья Шнейдер

мне не стать, а расстраивать старую няньку не хотелось. Так пусть лучше верит в потерю памяти и в то, что касаточка ее, побывав на пороге смерти, одумалась и решила переменить свою жизнь.

— Ох, не знаю, как молиться, чтобы надолго, — вздохнула она.

Я промолчала.

Спрятав волосы под выданный Марьей шерстяной платок, я вслед за ней спустилась в люк, обнаружившийся в дальнем углу кухни. Внизу оказался подпол, глубокий и просторный, настоящий склад. Стены обложены камнем, вдоль них выстроились стеллажи. На полках стояли банки, только не под жестяными закатанными крышками, как в доме моей мамы, а обвязанные пергаментом. Я взяла одну в руки, покрутила. Содержимое выглядело густым, темным, так что и цвета толком не разглядеть. То ли потому, что свечка в руках Марьи едва рассеивала мрак, то ли варенье и в самом деле было переварено.

— Матушка еще твоя готовила, — неправильно истолковала мое любопытство Марья. — Секрет у нее был: перед тем как завязывать, положи промокашку, пропитанную ромом. До сих пор, видишь, стоит, ничего не делается.

Может, дело вовсе не в промокашке, а в избытке сахара и переваренном варенье? Если так, толку от него мало — и вкус не тот, и пользы никакой. Разве что вынуть ягоды и просушить, превратив в цукаты, а сироп пустить на вино. Или поставить бражку да перегнать потом? Впрочем, не буду торопиться с выводами, может, на вкус это варенье вполне ничего и, хоть и чересчур густое, сгодится на начинку для пирожков. Я вернула банку на место и продолжала оглядываться. На следующем стеллаже стояли глиняные горшки, закрытые тем же пергаментом, только теперь лоснящимся от жира.

— А это мясо, в сале вываренное, — подсказала Марья.

Местный аналог тушенки?

— Тоже матушка варила? — спросила я.

— Нет, это я.  По осени борова зарезали да мяса наварили.

— Выходит, оно твое?

— Как это мое? Ваше! Поросенка-то я купила на деньги, что за сушеные яблоки в городе выручила. А яблоки — из вашего сада!

Кажется, это чересчур запутанно для моих еще не до конца выздоровевших мозгов. Я принюхалась к горшку: вони прогорклого жира или испорченного мяса не чувствовалось. Вот разве что специй чересчур много, аж чихнуть хочется. Ничего, с картошкой — пусть и дряблой и проросшей, как лежала в ящике на полу, — стушить сгодится. Или как основа для супа. А без термообработки домашнюю тушенку есть нельзя, и Марье надо будет запретить. Ботулизм — страшная штука, в мое время в мясные консервы и колбасы добавляют нитратную соль, чтобы палочка не размножалась, а здесь — не уверена… Хорошо хоть, во время варки токсин разрушается.

Кроме варений и тушенки в подполе стояла бочка, источавшая аромат соленых огурцов, и еще одна, где над крышкой, придавленной камнем, виднелся рассол с запахом квашеной капусты.

— А вон там — яблочки моченые, — указала Марья. — Много в этом году было яблочек, не знала, куда девать. Завтра тесто поставлю да пирог с ними испеку. Погреб я проверила, не соврал твой аспид, — продолжала она, выбираясь вслед за мной из подпола. — Мясо на ледник сложил. Сказал, из имения своей матушки привез, соседка она нам.

Оставил продукты, чтобы успокоить совесть, и укатил. Завтра непременно нужно добраться до погреба, сама все осмотрю, пересчитаю и прикину, надолго ли хватит.

— С паршивой овцы хоть шерсти клок, но мы и без него бы с тобой прожили. В кладовке мешок муки еще есть и ячменя, овес, курочки опять же… Не горюй, касаточка.

Да я и не собиралась горевать. Неудобно только на шее у старухи сидеть, но это ненадолго, дайте только разобраться в хозяйстве. К слову…

— Месяц какой сейчас? — Вспомнив, что местное название месяца мне мало что скажет, я тут же поправила себя: — Весна скоро? Когда на рассаду пора будет сеять? Грядки готовить?

Кажется, я сегодня все же доведу бедную бабку до сердечного приступа. Она даже за грудь схватилась.

— Ты сама, что ли, в земле собралась ковыряться? Придумала тоже!

Я приготовилась слушать причитания, что все равно ничего не выйдет, но у няньки мысли были о другом.

— Ручки испортишь, личико почернеет. Кто ж на тебя, такую страшную, глянет?

— Да хоть бы и никто не глянул! Сходила замуж один раз — и хватит! Сама проживу! А ты мне мешать или помогать будешь?

— Да как же это можно, будто мужичке! Ладно бы цветочки вознамерилась сажать!

— А какая разница? — не поняла я.

— Цветочки можно, — упрямо поджала губы она. — Цветочки — они для красоты и изящества. А грядки — это для желудка, это не для барышни занятие, а для мужички.

Я заставила себя медленно выдохнуть. Пожалуй, говорить, что я и есть «мужичка», то есть крестьянка, не стоило. Значит, надо попробовать по-другому.

— Хорошо, — сказала я. Марья озадаченно посмотрела на меня, кажется, изумленная такой быстрой победой, а я продолжала: — Ты права, не барское это дело — еду себе выращивать. Руки испорчу, веснушки вылезут, похудею, почернею…

Нянька нахмурилась, явно ожидая подвоха.

— Тогда мне ничего не остается, кроме как вернуться к мужу. — Я двинулась к двери, на ходу снимая с волос платок. — Сейчас оденусь как положено, а не в это. — Я покрутила туда-сюда ногой в валенке, состроила брезгливое выражение лица. — Поеду…

— Куда ж ты поедешь? Петька-то запил, кто тебе лошадь запряжет?

— Значит, пойду до… — Как же в старину назывался общественный транспорт? Извозчик? Нет, это вроде в городах… Вспомнила! — Почтовой станции. Поеду в город к Виктору, упаду в ноги, буду умолять, чтобы простил и принял обратно…

— На что ж ты поедешь? Деньги-то твои у меня!

Но все же в голосе Марьи прозвучало не злорадство, а тревога._

5.2

— То есть? — оторопела я. — С чего это у тебя мои деньги?!

Марья набрала в грудь воздуха, отступила на шаг.

— Ты меня, Настенька, хоть ругай, хоть бей, хоть к уряднику иди, только, пока ты в беспамятстве лежала, я в твоих сундуках порылась да кошелек-то и прибрала.

Я проглотила ругательство. Руки сами собой потянулись к скалке — чтобы требование вернуть мне мое добро прозвучало убедительней.

Марья отступила еще на шажок.

—  Я тебя не виню, что монеты у тебя