Андромеда - Ханна Ким

о нем думать. Не потому, что ему исполняется двадцать восемь, не потому, что давят плохие воспоминания. Мингю отчего-то знает, что его день рождения – это точка отсчета. Перевалочный пункт, а там, на другой стороне, – нечто, с чем совсем не хочется иметь дела.

Накануне вечером они с Чонхо едут на Ханган; почти два часа сидят на камнях на острове Сорэсом, укутавшись в теплые куртки, и смотрят на яркие огни домов на другом берегу. Пьют глинтвейн прямо из термоса и периодически подскакивают, когда из кустов кто-нибудь вываливается, а потом, завидев их, мгновенно исчезает обратно.

– Надеюсь, ты не терзаешься мыслью, что мне подарить. – Шмыгает носом Мингю. – Потому что ты и так меня подарками завалил, давай не надо.

Чонхо звонко смеется, едва не роняя наполовину пустой термос.

– А что, луну не хочешь?

– Только если вместе со звездами.

Чонхо называет звезду в его честь, и это, честное слово, было бы чересчур слащавым, не знай Мингю, что его таким образом просто хотят повеселить. На самом же деле Чонхо не дарит ему ничего – только новую кружку для кофе, предыдущую совсем недавно разбила Кэнди, запрыгнув на стол. Это и правда немного смешно, но Мингю все устраивает. Ему ничего не нужно. Он и так получил все, о чем когда-либо мечтал.

Тэён – шторм, что накрывает море без предупреждения; рушится на голову градом посреди июля. Именно грубые холодные удары Мингю и чувствует на своей макушке, когда с сомнением на лице открывает дверь и видит Тэёна – тот улыбается ярко, светит этой своей улыбкой, смеется задорно следом. И с двух сторон подтягивает к себе поближе Санхёна с мелким Чонхо; те явно не получают удовольствия от этого.

– Вы нас не ждали, а мы все равно приперлись!

– Боже, – вырывается из Мингю.

«Боже» – оно сразу обо всем. О том, что с Тэёном, блядь, все в порядке, он не отпилил себе ни руку, ни ногу. О том, что Мингю и правда хотел просто тихо посидеть дома в этот день, играя с Чонхо с двух компьютеров. О том, что прав был в том, что никогда не сомневался в Тэёне: знал, что тот ни за что не обойдет кругом его день рождения.

– Хён, в свое оправдание хочу сказать, что принял во внимание твое желание отсидеться дома, но так вышло, что он знает мой адрес. – Мелкий тычет пальцем в Тэёна. – А моя мама обычно слишком им очарована, чтобы слушать, что за пургу он несет.

– Пурга – это то, что тебе неполные пятнадцать, а ты тусуешься не со сверстниками, а с пропитыми дядьками. – Мингю отнимает у Санхёна пакет, который тот скромно протянул вперед.

– Не такие уж мы и дядьки, – улыбается Санхён, – плохому точно не научим.

– Ну да, – хмурится он, – конечно. А ты чего? Тоже Тэён твоей маме глазки состроил?

– Скорее, я ему. – Санхён с деловитым видом скидывает кроссовки. – Типа не дело, что ты решил грызть обои в день рождения. Не, я все понимаю, но ты это можешь и завтра сделать. А сегодня…

– А сегодня я собираюсь поставить на уши весь Сеул! – поднимает обе руки вверх Тэён.

– Боже, – повторяет Мингю.

Если честно, он даже забывает и о дне рождения своем, и о том, что его люди окружают. До дребезжания стекол внутри хочет спросить у Тэёна, в порядке ли он. Что делал в этот месяц. Почему никогда не отвечал. И почему… Почему лицо счастливое, а в глазах – прямо противоположное. Почему… Почему, Тэён? О чем ты думаешь сейчас? Почему отводишь взгляд?

– Вы бы хоть предупредили. – Чонхо с округлившимися глазами сгребает с барной стойки пустые тарелки и кидает их в раковину, наверняка сколов с одной из них край.

– А что? – хитро щурится Тэён. – У вас были другие планы на этот вечер?

– Он бухой, – мгновенно сдает его с потрохами мелкий, указывая пальцем. – Серьезно, он пил пиво прямо в такси.

Санхён, который даже спустя такое количество времени позволяет себе удивленно смотреть на двух Чонхо, наблюдает за тем, как старший втирает кулак в макушку мелкому, повторяя: «Нельзя в старших пальцем тыкать», а затем достает из пакета двухлитровую бутылку соджу и вопросительно глядит на Мингю, мол, а где стопки.

– Это от меня, – сообщает Санхён спустя эту самую бутылку, протягивая Мингю какую-то бумажку.

– Я же просил без этого! – огорченно восклицает тот.

– Да не, – смеются в ответ, – ты барахло не любишь, я помню. А это так, для души.

Санхён, который наслышан о том, что Мингю решил научиться играть на гитаре, оплачивает ему все уроки на год вперед. Тот же разглядывает сертификат и не то в окно выйти хочет, не то отойти к холодильнику за новой бутылкой. Отойти не успевает – бутылку достает Чонхо и, втиснувшись обратно на свое место между мелким и Тэёном, грозно сообщает:

– У нас в квартире только четыре спальных места.

– Если приспичит, я посплю на полу. В обнимку с вашей кошкой. – Тэён салютирует ему стопкой.

– Она тебя не любит.

– Вот умеешь ты настроение испортить.

Они выпивают три огромных бутылки соджу, прежде чем Тэён заявляет, что намерен собрать их и отвезти на Хондэ. Мелкий, которому все это время наливали только колу, с разинутым ртом наблюдает за тем, как тот вертит Мингю на месте, швыряясь в него его же рубашками, целиком исчезнув в шкафу с одеждой.

– М-да, – тянет Чонхо, стоя в дверном проеме с банкой пива, – только погуляшек на Хондэ нам сейчас не хватало.

– А что? – показывается из-за раскрытой дверцы шкафа Тэён. – Один раз живем.

– Дай хлебнуть, – жалобно просит мелкий, и Чонхо с пустым лицом отдает ему банку пива.

– Эй! – Мингю мгновенно забывает про Тэёна, который выпотрошил весь его шкаф.

Времени всего лишь десять вечера, а он уже абсолютно точно пьян, иначе как объяснить его безразличие в то время, пока на него примеряют то одну одежду, то другую. Санхён выносит здравое предположение, что мелкому не стоит сейчас ехать на Хондэ, да и не пустят его никуда, но Тэёну законы не писаны – он достает из рюкзака косметичку и затаскивает свою жертву в ванную. Мингю не знает, что его смешит больше: то, что Тэён таскает с собой косметичку, или то, что он собрался красить мелкого Чонхо.

– Ну, – Санхён прихлебывает из банки с пивом, – пятнадцать ему уже не дашь, но до совершеннолетия все равно не дотягивает пока.

Мингю с каким-то ужасом смотрит в лицо малому, которому пьяный Тэён умудрился отлично подвести глаза, а сверху присыпать черной рубашкой, наверняка стащенной у Чонхо, и думает,