Истинные (не) изменяют в марте (СИ) - Мария Самтенко

выходит, от дяди – тоже не получается. Виолетта тоже не хочет исключаться из идиотского треугольника и угрожает рассказать все общественности, если Реналь не поведет ее под венец.

А тут еще и суд переносят с лета на весну, и Марианна требует от бывшего жениха во всем признаться.

То, что она говорила и с Виолеттой, оказывается последней каплей – Реналь решается на побег.

– Я думаю, скоро вы обнаружите, что вся недвижимость, записанная на имя Реналя Ауруса, продана или выставлена на продажу, а деньги сняты со счетов. Возможно, он даже успел взять у кого-то в долг. Разумеется, он не собирается ничего отдавать, – заканчиваю я. – Думаю, он уже находится за границей. Мои слова могут подтвердить присутствующие в этом зале…

Оборачиваюсь, чтобы найти глазами Айдена – скотина, он что, не пришел? – и вижу, как поднимается со своего места господин Гейден Аурус.

И выглядит он при этом так, что впору звать штатного некроманта.

– Хочу уведомить присутствующих, что за десять минут до процесса курьер принес мне записку от господина Реналя Ауруса. Ваша честь, позвольте зачитать.

Судья кивает, и Гейден разворачивает листок, читая строго и холодно:

– «Дорогой дядюшка!

Не ищи меня и прости, что уехал без предупреждения. Да, я действительно подделал метки, чтобы избавиться от брака с Эдельвеей, но я не хочу позориться на этом вашем судилище. Прочитаю о том, что там было, из газет.

Мы с Виолеттой собираемся пожениться. Она и так много настрадалась из-за этой дуры Марианны. Вот уж не знаю, что ты в ней…» – господа, тут личное, я это опущу. – «И еще прости, что бросил тебя тогда в сугробе. Я занял денег под расписки, надеюсь, ты их оплатишь.

Реналь».

Глава 62

Мое уголовное дело, разумеется, прекращают, и претензий у правосудия ко мне нет. Королевский судья даже не устраивает мне выволочку за длинный рассказ – хотя, конечно, это явно не по протоколу. Только просит немного задержаться и заполнить все документы.

Поэтому я выхожу в коридор последней: сначала заполняю бланки, а потом перекидываюсь парой слов с Дагелем насчет того, что я зайду к нему в ближайшее время и напишу заявление на Реналя.

– Интересно, какова вероятность, что Гейден после этого перестанет со мной разговаривать? – ерошит соломенные волосы следователь.

– Нулевая, – спокойно отвечаю я. – Мы это с ним обсудили. Единственное, я не уверена, хочет ли он заявлять насчет себя, а все остальное – пожалуйста.

На самом деле, я могу только предполагать. Там, во-первых, поди еще докажи, что было в марте, а, во-вторых, у него и без того в последние пару лет с домашними не ладится. Но судья все равно говорит об этом как-то странно: что хочет сначала проконсультироваться с нотариусом. Почему? Не объяснил, сказал, что потом.

Дагель уходит с улыбкой. Я задерживаюсь еще на пару минут – заполнить документы – и выхожу в коридор в сопровождении секретаря.

Там уже почти все разошлись, остались только матушка-настоятельница и Гейден с парой знатных горожан. Слышу, как судья обещает им оплатить все расписки Реналя после проверки на подлинность.

При виде меня он сворачивает разговор и подходит:

– Прекрасное выступление, – говорит так, чтобы было слышно только мне. – Я, может, влюбился бы в вас. Если бы не…

– Если бы – что?

– Если бы не был уже в вас влюблен.

От этих негромких, спокойных слов мое сердце начинает биться быстрее. Как и от на секунду вспыхнувшей на губах судьи улыбки. Ужасно хочется поцеловать его – но это уж точно не посреди суда.

– Я взял отгул на сегодня, но все равно есть пара вопросов, – говорит Гейден. – Подождете?

– Отлично, мне как раз нужно к Дагелю, – отвечаю я. – Давайте встретимся через час. А можно где-нибудь не в суде?

Судья называет адрес – смутно знакомый. Не вспоминаю, просто выкидываю из головы – а когда заканчиваю у следователя и, уставшая, но счастливая, прихожу к месту встречи, выясняется, что это нотариальная контора. Та самая, где мы с Реналем удостоверяли помолвку: прихожая с бежевыми диванчиками, кабинет нотариуса с несколькими креслами и массивным письменным столом и личные помещения дальше.

Вот интересно, зачем тут я? Одно из двух: или Гейден Аурус собирается сделать мне предложение и сразу удостоверить помолвку у нотариуса, или он на меня завещание написать собрался.

Я, кажется, бледнею от внезапно открывшихся перспектив.

– Марианна, все хорошо? – уточняет судья, вставая с дивана. – Здесь нет ничего срочного. Можно перенести на другой день.

– Нет-нет, я в порядке!

– Прекрасно. Вы выйдете за меня замуж?

А дальше все как в тумане.

Помолвочное кольцо – изящный золотой ободок со сверкающим камнем. Глаза судьи, спокойные и ясные. Тонкая улыбка нотариуса. Лиска, заглянувшая к нам в кабинет – они планировали встретить меня с Летификусом и матушкой-настоятельницей – и выпорхнувшая в прихожую с испуганно-восторженным возгласом.

«Вы уверены, что хотите? Сейчас?»

«Разумеется»

Я соглашаюсь за секунду до вопля из прихожей: «папа, только юрист мог додуматься делать предложение сразу у нотариуса!».

И пелена тумана падает с моих глаз.

Следующие десять минут мы заняты составлением необходимых документов. Меня все еще немного трясет, и судья поглядывает с легким беспокойством. Подозревает, что я передумаю?

– Еще одна небольшая формальность, Мари. Господин нотариус, я хочу внести изменения в завещание.

– Это еще зачем? Вы… – а вот теперь мне становится страшно.

– На случай, если со мной что-то случится, пока мы не женаты.

Нотариус кивает и уходит за документами в соседний кабинет. Моривилльский судья смотрит на меня. Острый, внимательный взгляд.

Сердце замирает в груди, когда Гейден берет меня за руку и говорит:

– Я просто хочу добавить тебя и убрать Реналя, только и всего.

Что он видит в моих глазах, когда так смотрит? Почему встает, подходит ко мне, обнимает? И почему такое редкое для этого человека проявление заботы – непривычной, почти неловкой – для меня оказывается последней каплей?

– Это здесь не причем, – тихо говорю я, прижимаясь щекой к его плечу. – Я просто… просто…

Ткань рубашки под моей щекой. Прикосновение чужой руки к моим волосам. Я пытаюсь что-то сказать, но на губах вертится что-то странное и давнишнее. Кому я об этом говорила? Виолетте, кажется.

«Знаешь, судья, может, и не самый приятный человек в