Андромеда - Ханна Ким

видно небо. Голубое небо. Мингю задерживает на нем взгляд лишь на долю секунды, потому что все в порядке. Быть может, нет больше лавандового моря. Быть может, нет больше мятных облаков и кричащих контрастами закатов. Быть может, нет больше запаха миндаля и темных прядей волос, скользящих меж пальцев.

Зато есть эти звезды внутри, которым он не даст задохнуться.

– Сдал? – с ходу спрашивает Тэён, когда Мингю поднимает голову; на его щеке виднеется отпечаток сложенных страниц. Он сонно хлопает глазами, не сразу понимая, о чем речь, а потом взгляд падает на календарь на стене, который он повесил вечером того дня, когда ходил с Чонхо в «Лотте Ворлд».

– Мне дадут ответ только в феврале.

Он зевает и тоскливо смотрит на тетради с конспектами из учебников, которых за последние две недели собралось аж две стопки.

– А зубришь тогда зачем?

– Готовлюсь. Потому знаю, что сдал. – Мингю хмыкает. – Да и надо как-то память освежить, знаешь ли.

Звучит самонадеянно. Немного абсурдно. Как и в принципе сама идея восстановиться на последний курс обучения, чтобы все-таки получить диплом. Раньше Мингю бы подумал: зачем ему это все? Раньше Мингю бы подумал: все уже потеряно, какой смысл пытаться? Но тот Мингю остался в прошлом – на крыше больницы под проливным дождем. А этот, который сидит сейчас перед Тэёном, несколько дней подряд ходил в свой старый университет, умоляя дать ему шанс. И ему его дали – Мингю не намерен пускать его по ветру, как прошедшие два года. Он пойдет до конца.

И дело уже даже не в том, кому и что он обещал. Дело в том, что его жизнь больше не мусор – и никогда им не была. Его жизнь – самый ценный подарок из всех, что он когда-либо получал.

(Дважды.)

Мингю больше не бегает от мыслей о сентябре – он принимает их целиком и полностью. Он позволяет себе вспоминать, прокручивать в голове картинки, кадры, чужие лица. И эта кинопленка никогда уже не выцветет, потому что космея вечна. Так же, как и этот шторм внутри, который не топит, а раз за разом подталкивает ближе к берегу, помогая выхватить из тьмы свет маяка.

Но иногда свет внутри затухает. Всегда по ночам. Мингю чувствует это всегда заранее, поэтому сидит допоздна в гостиной за ноутбуком и заталкивает в себя статьи пачками, лишь бы не думать. Повторяет материал первых курсов снова, опять, по кругу. Оттягивает как может тот момент, когда все-таки придется идти спать, но в итоге засыпает прямо на диване с ноутбуком на коленях, съехав вниз.

И ему снится это. Всегда одно и то же. Как его руку отпускают. Вновь и вновь. Сжимают его пальцы и отпускают. А Мингю – Мингю падает. Вниз куда-то, и там глубоко очень, темно, страшно, удушающе пусто. Он падает вечность целую и с застывшим теплом на кончиках пальцев, которое тлеет тусклым огнем, но спасти все равно не может. Не может поднять твою руку вместо тебя, чтобы помочь ухватиться, зацепиться, спастись. Оно лишь тлеет и делает только больнее.

За несколько дней до Рождества Мингю вытаскивает из этого кошмара чужой крик. Он подскакивает на диване, едва успевая подхватить соскользающий с коленей ноутбук, и несется в спальню. Почти готов заплакать, когда голова немного проясняется после сна, и он понимает, что опять.

Тэён мечется на постели так, будто его со всех сторон прижигают раскаленным железом; одеяло и подушка валяются на полу. Мингю с порога комнаты видит, насколько бледное его лицо. Слышит не только сдавленный крик, но и как чужие пальцы короткими ногтями скребут по простыням в попытке ухватиться за что-нибудь.

Им кошмары снятся одновременно. Но у Тэёна всегда хуже.

– Тихо, тихо. – Мингю обхватывает его поперек туловища, пытается прижать к себе, но тот брыкается. – Я здесь, Тэён, я тут, все хорошо.

Чужая истерика резко сходит на нет – будто человек в руках Мингю закаменел. Он обнимает Тэёна крепко, но в то же время осторожно, гладит по волосам и яростно жмурится, потому что нестерпимо больно – не за себя, а за Тэёна, которого кошмары преследуют так часто, что просыпаться от его криков уже вошло в привычку. Такую, которой бы лучше никогда не было. И Мингю уже нет дела до того, что и как снится ему самому до того мгновения, как его сознание вдоль прорезает крик Тэёна за пределами пропасти во сне. Мингю плевать. Он свое бесконечное падение принял и понял, он сможет с ним жить, потому что оно – самое живое, что есть в нем, но Тэён…

У Тэёна не так.

Мингю забирается на кровать и перехватывает его поудобнее, упирается подбородком в макушку и размеренно дышит, надеясь, что его наигранное спокойствие сможет чем-то помочь. И оно действительно помогает – по-своему, в странной манере. Тэён больше не кричит, не машет руками и не пытается схватиться за призрачного кого-то – он держится за Мингю. И рыдает – тихо совсем, молча запредельно, не издавая ни звука. И от этого хочется рассыпаться на части.

– Все хорошо, я здесь, – повторяет Мингю.

А сам про себя думает, что не его присутствие необходимо. Не за него держаться хотят. Не он должен сидеть сейчас на этой кровати и прижимать Тэёна к себе, раз за разом повторяя, что все хорошо.

Он опускает взгляд и натыкается на чужой – сонный, но осмысленный. Туманный и ясный одновременно. Мингю вытирает слезы с лица Тэёна и обхватывает его щеки обеими ладонями. Прижимается губами ко лбу осторожно, всего на мгновение, но этого хватает для того, чтобы Тэён снова закрыл глаза и положил голову на его плечо, тихо выдыхая.

Иногда Мингю думает, что он – все, что у Тэёна осталось. Потому что у самого Мингю есть звезды внутри и желание быть всем и для всех, в то время как у Тэёна есть лишь крики в беспамятстве и желание обнимать кого-то, кем Мингю никогда не будет. Но порой ему хочется. Если это – все, что может спасти Тэёна от кошмаров, он бы попытался.

– Ненавижу Рождество.

– Это потому что ты – унылое говно, – выносит вердикт Санхён, и в него летит диванная подушка.

– Сам ты такое слово! – возмущается Тэён в ответ.

– Тебе пять лет, что ли? – спрашивает Санхён, как ни в чем ни бывало отпивая глинтвейн из прозрачного стакана.

Мингю зачерпывает полную горсть чипсов из тарелки и