Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

сейчас делаете и к чему это приведёт. Мы с вами хотя бы можем попытаться пойти другим путём. Видите, что-то уже изменилось, если до моего времени первое: не дошло никаких упоминаний, что вы пытались влиять на думу. Второе: никогда не слышала, чтобы в прошлом хоть один гвардеец сотрудничал с полицией.

Герасимов дёрнул плечом:

— Если б сотрудничал, а то так…

— В понимании моих современников они вне политики.

— Все в политике, Алиса Ивановна. Не все это осознают.

— Я могу помочь, Александр Васильевич. Даже больше: я хочу помочь. Я сделаю всё, костьми лягу, чтобы ваша страна жила, пусть будет парламент, как в Британии, пусть Романовы живут и дальше, и будет у нас император Алексей второй и другие. Вы не найдёте ни одного такого же преданного идее помощника. Я помогу с думой, это в моих интересах, я расскажу вам всё, что знаю, о выборах в моём времени, мы вместе горы свернем, — а теперь главное: мне нужно только одно – Слепцов, его счастье и его спокойствие. Быть ему обузой я не хочу. Дайте мне это чёртово дворянство, чтобы я стала ему ровней, и я ваша со всеми потрохами. Я расскажу всё, что знаю, о науках, медицине, у меня высшее техническое образование, там в своём мире, я вела Питерское метро и телевышку… я расскажу, всё расскажу, только…

— Я понял вас, Алиса Ивановна, — он, как будто и не расслышал моих последних слов, — поступим вот как…

Мне дали первое “пробное дело” – ввести Слепцова в думу.

Время у Герасимова поджимало, и я только вкратце успела рассказать, что не может быть никаких честных выборов в нынешних условиях. Что нужный результат нам придётся сделать самим. Что быстро нужно создать новую партию: сейчас если и есть, то безликие и бесполезные, а из видных: крайне левые и крайне правые. Нужна золотая середина, без чрезмерной патоки – не поверят, но с прямым курсом, ориентированным на простых людей и сохранение порядка в стране. Слепцов ни при каких условиях не должен быть на виду, пусть тихо, из тени делает своё дело, но самое важное – уговорить Васю, это отводилось мне.

И если я хоть немного знаю его, то следующий ход должен стать моим самым тонким. И самым сложным.

16.04

Я уже привыкла не горевать здесь по всем тем благам, что были привычными в моём времени.

И, если без бытовых девайсов жить здесь терпимо, то без женских штучек, для меня – невыносимо.

Раньше, просматривая свои детские фото, я всегда видела очень красивую девочку. Если бы моим родителям было до меня чуть больше дела, вполне возможно, уже в гольфиках и с хвостиками, я снималась бы для рекламы, или выступала в детских спектаклях.

Но мной не занимались нисколечко. А часто и вовсе не обращали внимания.

Каким-то собственным методом тыка, очень быстро я поняла, что когда улыбаюсь и пытаюсь быть милой, воспитатель чуть охотнее и добрее даёт мне попить. Когда я попыталась неумело клюнуть её в щёку – она не оттолкнула, а затискала в ответ.

Мой неоформившийся мозжечок быстро смекнул, как сделать так, чтобы меня полюбили все без исключения взрослые.

В школе стало чуть сложнее, когда оказалось, что просто улыбаться недостаточно. Настоящим шоком для меня стало, когда одноклассница – некрасивая и нелюдимая Женька, получила пятёрку и счастливую улыбку учительницы, за ответ, сразу после меня, улыбающейся, но ни черта не ответившей на уроке.

Этот момент остался со мной навсегда, как и понимание, что внешность открывает не все двери, существуют такие, открыть которые можно только знаниями и навыками.

С тех пор я старательно культивировала, холила и лелеяла две свои единственные добродетели – дневник отличницы и хрупкую, ангельскую внешность.

Как оказалось, первое отлично подтягивает за собой второе – с первой своей зарплаты младшего инженера я купила абонемент в спортзал. Со второй – стала завсегдатаем косметолога.

Издержки в виде нехватки денег на еду я восприняла стоически и быстро обернула это в свою философию: на хрена моему телу токсины, к тому же стоящие в разы дороже растительной пищи.

Даже в самые трудные времена мне было фиолетово, в какой дыре спать, какую крупу есть, но я выжимала из тех халуп до капли влаги, чтобы вымыть волосы, и в целом, никогда не выглядеть просто сносно.

А сегодня и вовсе – я обязана быть прекраснее, чем когда-либо.

Долгие приготовления дома могли бы быть быстрее, если бы не без конца снующие младшие сёстры. При этом, я изо всех сил старалась не привлекать внимания, чтобы до госпожи Кос не донесли, что её старшая дочь слишком уж наряжается перед ночёвкой у подруги.

Алиса, слава тебе! С каждым днём в твоей жизни я всё больше и больше спокойна за тебя. Ты так приучила родителей к своей непоседливости, что ты то учишь рабочих, то шляешься с подругами, что кажется, они и рады, что хоть за старшей следить не нужно.

Что это? Безграничное доверие? Уважение? Или наплевательское отношение?

Но в те редкие встречи Алисиных подруг с родителями, последним и в голову не приходило проверить, точно ли их старшая ночевала у них?

— Элис, какая же ты красивая сегодня… — восторженно прошептала десятилетняя Мари, чем выдернула меня из раздумий.

— Не болтай глупости! Не красивее, чем обычно, — что бы ещё выдумать, чтобы их отсюда выкурить. — Давай-ка лучше, почитай нам, сходи за книжкой, милый друг. Анна, — обратилась к пятнадцатилетней, — помоги, голубка моя, — скользнув в неглиже, подставила ей голову, усыпанную папильотками.

— Элис, — полушёпотом, сноровисто разматывая бигуди. — Ты… почему ты удалила волосы?

Господи Боже мой! Никуда от этих девчонок не скроешься! Впитывают за Алисой всё, как губки! Пришлось нудно растолковывать ей о гигиене, причём стараться говорить так не интересно, чтобы не надумала сегодня же повторить, да не изрезала себе все ноги в кровь.

В дом на Большой Конюшенной я вошла, как и планировала:

— Барин только уехал, — встретила меня Тоня.

— На службе? — вечерняя церковная служба. Вася их не пропускает.

Тоня подтвердила.

— А расскажи-ка мне дружок, какую еду любит наш барин, — мягко приобняла её за плечи и повела на кухню.

Отпускать её не стала, готовка здесь – дело для меня скорее новое. Так что, Тоня осталась, помогая и подсказывая, пока я управлялась.