Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

не хочу сейчас вспоминать о той тяжести в груди, — его глаза послушно за моим голосом прильнули к этой самой груди, — о том, как страдала сегодня при мысли, что могу тебя больше не увидеть, — я почувствовала влагу в глазах и проморгалась. Как хочется отпустить всё, забить, и просто быть с ним, вместе. Ничего не строить, не ломать, не пытаться чего-то от него добиться, просто наслаждаться. Быть его.

— Вы… ты… плачешь? — он резко отставил бокал, я вздрогнула от стука, схватил моё лицо в ладони: — что же ты! Как же я… Как я мог?! Из-за меня! Прости, прости мой ангел! — он то вытирал мои слёзы пальцами, то забирал их горячими губами, продолжая горячо шептать: — никогда больше, ни одной слезинки. Душа моя, сердце моё, как я могу… отказаться от тебя, как ты могла и подумать такое…

Я лишь облизнула губы, и тут же поймала горячий, жадный поцелуй со вкусом ягодного вина и собственных слёз.

Он прекратил сам, тяжело дыша, делая над собой усилие, чтобы отпустить меня из объятий. Сейчас я не стала настаивать. Дышу с ним в унисон.

Чувство вины – это хорошо. Вообще, в идеале, избавить бы его от такого обременения, но именно сейчас оно мне на руку. Мужчина, искренне одолеваемый этой пакостью, готов на всё, чтобы искупить свою вину. Тем более Слепцов.

И слёзы, – он ни капельки не изменился. Они всё так же выбивают из него любое обещание, непродуманное действие, лишь бы сию же секунду прекратить моё “мокрое дело”.

— Позволишь? — я устроилась поудобнее, так, чтобы ноги оказались на его бёдрах. Он аж дёрнулся, выпучив глаза, буквально врос в спинку софы. — Я хотела поделиться с тобой потрясающей новостью: — сейчас, самое главное, самой искренне верить в то, что я говорю. Малейший намёк на фальшь и всё пропало, — мне удалось найти работу!

Он замер.

— Работу?

— Именно! — я вскочила, подобрала под себя ноги: было и нет! — настоящую работу! Я… меня просто распирает от счастья! Теперь я буду работающей, честно зарабатывающей женщиной! Ты ведь понимаешь, что это значит?

Он не разделяет моего энтузиазма. Мягко говоря, очень недоволен. Собственно, здесь я и не рассчитывала на понимание.

— Что же? — сквозь зубы.

Я всплеснула руками, чтобы плечо платья съехало ещё ниже, приоткрывая и холмик груди.

— Мы сможем быть вместе когда захотим! Мне не нужно будет каждый раз что-то выдумывать, уходя из дома, я теперь буду ходить на службу! Могу приходить к тебе хоть каждый день! — его взгляд не отрывается от груди. Я могла бы пойти более лёгким, но топорным путём: устроить ему крышесносный секс, а потом поговорить, но такой вариант шит белыми нитками, и пусть он бы не понял, что произошло, но осадочек подвоха бы остался. Прошу тебя, любовь моя, поверь, так нужно, ты сам не знаешь, но это наш единственный шанс. — Я буду копить жалованье, и скоро смогу снять себе жильё, — ложь во благо, это ради него. Если я хочу учиться, у меня никогда не хватит денег на жильё. Да он и не позволит платить самой. — Да, я знаю, ты не хочешь запятнать мою репутацию, не станешь приходить ко мне, но я смогу приходить сюда, когда мы захотим, и оставаться столько, сколько мы захотим, — на “мы” я едва уловимо, но повысила голос: – поверь, любимый, это только ради нас! Я так счастлива! Так не терпится поскорее приступить, поскорее получить эту свободу, свободу быть с тобой каждый день.

Он всё ещё недоволен, но сдержан, а это хороший знак.

— Что же это за работа? — от той ленности и лёгкости не осталось и следа. Вся поза его – одно сплошное напряжение, ноги широко расставлены, руки сложил на груди.

Я взяла его ладонь в свои руки, потёрлась о неё кошкой:

— О! Это просто потрясающее везение! Коля, — рука его дрогнула, но не отнял – хорошо. При всей моей любви к тебе, ты не один мужчина на свете, я же – твоя единственная. Нужно напомнить вскользь. Немножко, щепотка твоей ревности: — оказывается, скоро созывается дума, Коля, ну ты помнишь, Павлов, он стал депутатом, смог найти мне место в секретариате, — Слепцов хищно, неестественно улыбнулся. Не тонко, как обычно, одними губами, а прямо зубы показал. Ух! Боюсь-боюсь! — А я, представляешь, сразу подумала, вот бы тебя туда, в думу, куда-нибудь в аппарат, а я бы к тебе в секретари, — хочешь шубу? Проси Мальдивы, к тому времени, как ты разойдёшься, он будет рад купить тебе хотя бы шубу. Я понизила голос: — мы бы постоянно там были рядом, могли бы уединяться там столько, сколько бы нам хотелось! — шепнула ему на ухо, и сделала смущённый вид, — как представлю, так в жар бросает, ты ведь знаешь, какая я, стоит только подумать о нас, о тебе… не могла не помечтать, — прелесть какая дурочка в моём лице мило хихикнула, и сделалась умилённо-серьёзной: — но я же знаю, что это невозможно, вместо тебя, весь этот Таврический дворец полон чужих, безобразных мужиков, женщин-то там всего ничего…

— Алиса, я считаю, что вам… — набычился, упёрся локтями в колени.

— Знаю-знаю: работа есть работа. В конце-концов, это для меня будет первое место, а многие из них – взрослые, серьёзные, образованные, интеллигентные члены общества. Каждый день вносящие вклад в это наше общество, — дальше: моё любимое: сравнение. В той жизни ты ловился на это на раз-два: — вот знаешь, очень жаль, что ты пропустил сегодняшнее Колино выступление в суде, — я коснулась его напряжённой руки, что покоится на бедре, он тут же закинул ногу на ногу, — это было блестяще! Я уверена, что он станет хорошим депутатом, но только знаешь… я… я считаю, что так мы далеко не уедем. Они ведь все там, в думе, сплошные Павловы. Говорят, говорят… много и вдохновенно, — кончиками пальцев я глажу его ладонь, говорю спокойно, задумчиво, как если бы не проговаривала это целый день про себя, — да, он готов жертвовать практикой, но… нашему государству нужны люди дела. Которых видно по поступками, репутации, которые не болтали бы для яркой речи, а радели бы за людей, — его ладонь в моих руках, аккуратно поглаживаю длинные пальцы,