Пшеничная вдова - Данила Скит

на Дорвуда нашли мрачные тучи, он так и не развел брови, – А страна это не их амбиции. Это еще и лорды, горожане, крестьяне, ремесленники… могу перечислять долго, если до тебя дойдет хотя бы в этот раз. Покажи мне хоть одного лорда, который бы отказался от визита Исбэль в их феод. Подачки любят все. Ты бы выбрал пойти против лордов?

– Я бы выбрал короля, на которого не влияли капризы его дочери, – Лорел потерял и без того куцый задор, передумав опустошать бутылку вина. Он громко опустил ее на стол, слегка задев бокал, стоящий рядом. Тот слегка звякнул, поймав на себя лучик теплого солнца, – Попугаи, вороны, что и говорить, даже слоны, а они очень умные животные… Признаю, Исбэль бывает умнее их всех. Она могла бы что-то значить, будь у нее дитя, но она пуста как дырявый сосуд. Принцесса, которая даже не может стать матерью… Нет, отец, никогда тебе не добиться понимания совета.

– Хватит! – вскричал Дорвуд, ударив ладонью по столу. Лорел вздрогнул, округлив глаза. Впервые он видел, чтобы отец так вспылил, – Неужели у тебя открылся рот произнести эти слова? Неужели тебе совсем ее не жаль? Ты же ее родной брат! Она не отберет у тебя престол. Исбэль живет только своей пшеницей. У нее больше ничего нет! Слышишь?! Ничего! Имей хоть каплю достоинства. Пойми, Теллостос – ее дитя, и другого у нее не будет.

Наверное, он считал себя виноватым… В тот момент, когда Исбэль в первый раз прибежала к нему просить пшеницы, она напоминала огонь на молодых еловых поленьях: рыжие волосы растрепались ярким пожаром над головой, в глазах блестели искорки счастья, щечки горели, на губах улыбка… Он не видел ее улыбку уже год. С тех пор, как умер ее первый муж, а следом скончалась мать. Его любимая Абиэль. Дорвуд не в силах был затушить этот огонь, потуши он его – сам замерзнет намертво, и греться будет уже негде.

Дорвуд понимал, что Лорел ревнует его горячую любовь к дочери. С тех пор, как она начала колесить с мешками пшеницы, он всячески выказывал свое недовольство. Обычно соперниками становятся младшие дети, знал Дорвуд, но Кассу было все равно, он был влюблен в свой меч и на всю остальную любовь ему было плевать. А Лорел, устав от попыток добиться внимания, пошел по самому простому пути – во всем соглашался с отцом, чтобы получить его одобрение.

– Хорошо, что ты не сказал ей, – Лорел пытался отвечать спокойно, но голос его был натянут, словно струна.

– Не нужно, чтобы она думала о нас хуже, чем есть на самом деле. И проявляла инициативы больше, чем могут выдержать мои нервы.

Лорел усмехнулся.

– Я поставил размашистую подпись под твоим мнением и, клянусь, сделал это в последний раз. Когда Блэквуды согласятся на наши условия, на переговоры поеду я.

– Ты сделаешь это вместе с десницей Олганом.

– Все еще уверен, что тебе нужны их черные осины?

– Это самое бесполезное, что может породить их мерзлая почва.

– Зря ты так, – Лорел улыбнулся уголком рта, – Смоляные корабли со временем становятся легкими и быстрыми, словно ветер. В бою им равных нет.

– Толку от них, если они не могут перевозить товары? – Дорвуда подозревал, что Лорел опять пускает свои шутки, – Лучше бы построили то, что может переправить сталь с суши на сушу.

Дорвуд долгие часы провел в счетоводной, изводя помощника и высчитывая прибыль Бернада. Какой бы она могла быть, согласись он на его условия, какой она стала, когда они принялись перевозить железо на своих кораблях в обход их границ… В последнем случае прибыль была невообразима мала. Дорвуд к такой не привык. Наверное, поэтому каждый день встречал утро с размышлениями, какой король Бернад все-таки дурак.

– Да, наверное, так было бы лучше. Именно поэтому ты не продал Бернаду нужные чертежи, – съязвил Лорел, лопая натянутые струны, – Исключительно из-за широкой души и благих намерений, папа.

– Не йорничай, – относительно мирно проворчал Дорвуд, не ощущая в себе желания гневаться вновь, – Плевать на их осины… Мне нужно море и золото в его черепе.

– Ты очень кровожаден. Признаться, я боюсь, – Лорел пустил волчком маленькую игрушечную юлу, лежавшую рядом с банкой с чернилами на самом краю стола, – Знаешь, какие люди самые опасные? – Дорвуд не ответил, так как знал, что сын ответа не ждет, – Добряки. Злых, скверных, ворчливых идиотов гораздо больше, но их можно не замечать, в конце концов, к ним можно даже привыкнуть. Вряд ли они могут удивить более, чем ожидаемая подлость. Но добряки… – Лорел взял бокал, наполнил его и обернул лицо к искрящейся дали, преодолев взглядом крутой спуск – опасный, каменистый, наполненный толпой голодных чаек, – Их по-женски мягкое сердце стремится обнять весь мир, но однажды к ним приходит осознание, что мир, к прискорбию, не отвечает им тем же. Некоторые по неразумию своему продолжают упорствовать в своей любви. Доброту их черпают ведрами, не заботясь о том, что она может когда-то закончиться. В конце концов колодец становится пуст, а душе растоптана и выжжена. Люди разочарованно машут руками и начинают искать другие колодцы, но что же делать его владельцу? Хорошо, если дело оканчивается злым, скверным, ворчливым характером… Но если нет… Не поворачивайся к ним спиной, никогда, ни при каких обстоятельствах. Ярость такого добряка может расплавить даже самую прочную сталь. И тому, кого он настиг, не помогут даже сами Боги.

Что-то напугало чаек и те с криком покинули гнезда, накидываясь толпой на обидчика. С лоджии не было видать, кто этот отчаянный, решившийся полакомиться гладкими яйцами с голубым отливом. Чайки, гнездившиеся у скалы Отречения, имели самый свирепый характер. Они заклевывали свою жертву до смерти, принося птенцам куски свежего мяса. На этот раз мясо само пришло к пиршеству.

Лорел сделал большой глоток. Он обернулся спиной к отцу, который так и не произнес ни слова. Но в его молчании он услышал достаточно, взгляд отца прожигал бархатную ткань камзола и уже начинал обжигать кожу. Кронпринц сделал над собой усилие, чтобы остаться стоять на том же месте. В той же самой позе.

Шла четыреста третья весна от перемен Красного Моря.

Так началась война.

Глава 2. Пшеничная вдова

– Пойми, отец, Теллостос – мое дитя и другого у меня не будет, – Исбэль вспоминала эти слова каждый раз, когда за ее спиной скрывались высокие кованые ворота Аоэстреда. Она сказала их, когда в первый раз пришла просить пшеницу.