Все потерянные дочери - Паула Гальего

грудь и ноги не спасут тебя от солнца, — замечает Нирида. — Может, и кажется, что так прохладнее, но обожжёшься.

Нирида закатала рукава. Кожаные штаны тоже мало подходят для такого климата. Даже если они легче привычных доспехов, удобно ей быть не может.

Ева вскидывает подбородок. — Вас что-то смущает, командир?

Нирида смотрит на неё придирчиво, будто всерьёз обдумывает вопрос. Обводит взглядом сверху вниз и задерживается чуть дольше на её ногах, бёдрах. Потом снова обращает взгляд вперёд, не сбавляя шага. — Нет. Вовсе нет.

Я замечаю, как дрогнула челюсть Евы. Наверное, она ждала, что командир даст слабину, как бывало раньше от её провокаций. Но надо отдать должное выдержке Нириды.

— Эта жара просто безумная, — бушует Ева. — Эта зимняя одежда, что мы взяли, такая же безумная. Такие же безумные твои люди и эти кони, что не могут идти быстрее. Надо повернуть обратно и…

Я делаю движение рукой — хотя и не нужно. И в ту же секунду на месте, где стояла Ева, вспыхивает облако мрака. Оно густое, чёрное, как самый глубокий провал: тёмная мазка, обволакивающая её торс посреди пейзажа.

Мрак нелеп, чужероден. Его края плотные, сплошные. Ноги Евы будто свисают из пустоты, не прикреплённые ни к чему.

Ева пугается, ругается и дёргается, а от её резкого движения вздрагивает и лошадь, вставшая на дыбы. Но она успевает перехватить поводья, справляется, хоть и вынуждает животное встать, не понимая, куда его несут.

Другие кони тоже сполошились: ржут, бьют копытами. Солдаты вздёргиваются, и я развеиваю мрак ещё одним ленивым жестом — прошло меньше двух секунд.

— Красота какая, — огрызается Ева, злая.

Но в её взгляде есть нечто большее, чем злость и ненависть. Что-то… похожее на любопытство.

— Я думала, ты обрадуешься, что можно идти без света.

Ева сверкает на меня острым взглядом, но молчит.

Я вздыхаю и вызываю бурю: тяжёлую серую тучу, заслоняющую солнце над всем нашим отрядом и ещё немного дальше.

— Ева права, — говорю остальным. — Мы не можем идти под этим солнцем. Я оставлю облака, пока мы не спустимся с гор или не найдём тенистую дорогу.

— Мы же условились: никакой магии, — напоминает Ева. — Верно, — соглашается Кириан, глядя на меня с осторожностью.

Они оба правы. Мы могли бы облегчить путь: изменить погоду, облегчить ношу или хотя бы избавить всадников от боли в пояснице после бессонных ночей. Но всё это — трата сил, а мы не знаем, когда они нам понадобятся.

Дорога длинная, изнуряющая, а опасности — непредсказуемы. И потому мы решили с Евой беречь силы.

— Только пока солнце не перестанет так палить, — говорю я. — Буду осторожна с магией. Не позволю хиру почуять её. Потом отдохну и восстановлю силы. Если что-то случится раньше — Ева справится.

Я бросаю на неё взгляд — вопросительный. Она изучает меня так, будто взвешивает, и в конце концов кивает. Ищу также подтверждения у Нириды, и она отвечает едва заметным кивком.

Кириан спрыгивает с коня, берёт его под уздцы и подводит к моему, привязывает поводья. Затем просит подвинуться, ухватывается за седло и, двигаясь с отточенной лёгкостью, садится позади. Мы оказываемся так близко, что я чувствую его сердце у себя за спиной.

Я напрягаюсь — глупо и неизбежно, будто мы никогда ещё не были так близки, будто он никогда не касался меня. До тех пор, пока он не обнимает меня одной рукой и его длинные изящные пальцы не ложатся мне на живот.

— Отдыхай. Я поведу, — предлагает он.

Я прижимаюсь к его груди. Устраиваюсь между его рук, склоняю голову в изгиб его шеи. Его тепло, вместо того чтобы душить, удивительно умиротворяет.

Я отдаюсь этим рукам, этому знакомому запаху, и стараюсь не замечать фыркания Евы, когда мы вновь трогаемся в путь под тяжёлой тучей, что заслонила всё небо.

Кириан скользит подбородком по моему виску в мягком, будто случайном жесте, и всё моё тело тает от этого касания. В одном прикосновении я чувствую больше, чем когда-либо с кем-либо. На несколько секунд тело напрягается от накатившего волнения.

Никогда, даже с Алексом — моим первым любовным опытом, — я не испытывала этого. Тогда привязанность была новой и неведомой: полная сомнений и неуверенности, с излишней нежностью и трепетом в животе. Это хуже. Намного сильнее, глубже, первобытнее, непостижимее.

В памяти вспыхивает Кириан, раненный и истекающий кровью у меня на руках, потом — его тело на алтаре, бездыханное… и вместе с этим приходит страх, не похожий ни на один другой.

То, что я к нему чувствую, — настолько глубоко и ново, что пугает меня до дрожи. Но я счастлива, что могу это ощущать. По сравнению с мукой утраты навсегда — это чувство сладкое и желанное.

Кириан, должно быть, догадывается, что со мной что-то происходит, потому что убирает ладонь с моего живота и переплетает пальцы с моими. Его сильное, уверенное пожатие успокаивает.

Я устраиваюсь в его объятиях, чувствуя себя укрытой и защищённой, и полностью доверяюсь его груди, думая, что могла бы остаться здесь навсегда.

Всю дорогу мне всё же приходится пользоваться магией — вплоть до полудня, когда мы достигаем перевала, ведущего к горной деревушке, и решаем сделать привал.

Но сто́ит нам подняться выше, солнце исчезает, и небо разрывают тяжёлые тучи. Срывается буря — дождь и ветер обрушиваются на нас с такой яростью, словно Аиде, дух бурь, оскорбился моим дерзким вмешательством. Почти насмешка: кони едва двигаются.

Тропа раскисает, превращается в грязь. Ветер вырывает кусты и ветки, и в конце концов мне приходится прикрыть отряд чарами, пока Нирида не решает свернуть с пути.

Только когда сквозь пелену бури показываются домики, я прекращаю магию. Они будто вросли в склоны, у подножия одного из самых крутых пиков. Издали кажутся плотным узлом, но вблизи видно, что многие стоят обособленно по склону: аккуратные, одинокие, с затопленными садами и янтарными огоньками в каменных фонарях.

Дождь стихает, когда мы добираемся до площади — небольшой террасы на отвесном склоне. Двое верховых подъезжают навстречу. Нирида вступает в переговоры и добывает нам ночлег — переждать бурю.

Стоит это лишь часа моего времени: я принимаю всех, кто отваживается доверить здоровье колдовству. Несколько простуд, кашель, ноющая спина… и чудо, что завтра приведёт новых больных: хромая нога, сломанная много лет назад, снова держит хозяина. Он уходит сам — и в слезах.

Лечу я, чтобы сберечь силы Евы; никто не упоминает, что и она владеет магией.

Нас размещают в старом доме семьи бургомистра: просторная вилла