Ненаписанное богами - Кэти Роган

это, Бри, — говорит она. — Пока ты играешь. Сегодня мы не будем встречаться с Кэрвином.

Бри надувает губы, но выпускает кинжал из рук.

— Но в следующий раз я с ним встречусь, — она грозно указывает на меня пальцем, внезапно поворачиваясь.

Я не говорю, что следующего раза может не быть.

— Он тоже очень хочет с тобой познакомиться, Бри.

Ответ, похоже, ее устраивает, и она убегает к кустам, где играла раньше. Маэра смотрит ей вслед, сжимая пальцами адамасовый кинжал так крепко, что белеют костяшки.

— Я смогу защитить ее, Аэлрик.

Помня о Бри, я не хватаю ее за плечи и не притягиваю к себе. Вместо этого обнимаю ее так, чтобы это выглядело по-дружески, хотя Маэра дрожит в моих руках. Я напрягаюсь, когда она встает между моих ног.

— Больше никакого риска. Как в «Багровом Пере». Пообещай мне.

— Ты не мой командир, — бормочет она, уткнувшись в меня.

Святая Серефель, эта женщина сведет меня в могилу.

— Будь хорошей девочкой, Маэра, — шепчу я ей на ухо. Она вздрагивает. — Обещай мне.

Маэра отстраняется настолько, чтобы посмотреть мне в глаза, и медленно кивает.

— Не как в «Багровом Пере». Обещаю.

На данный момент этого достаточно, хотя мне и не нравится эта оговорка. Она отступает от меня, глядя на шрамы, виднеющиеся из-под моей брони.

— Будь осторожен, Аэлрик, — приказывает Маэра. — Обещай мне.

— Я буду осторожнее, чем раньше. — Раньше, чем узнал, что она жива. Это лучшее обещание, которое я могу дать, как и она.

Маэра делает один шаг назад, а затем еще один, восстанавливая крепость вокруг своего сердца. Спина прямая, а плечи напряжены.

— Я не могу смотреть, как ты уходишь, — шепчет она, прежде чем отвернуться. — Бри, пойдем внутрь. Испечем еще хлеба.

— Иду, — щебечет малышка своим певучим голосом. Она закатывает глаза, проходя мимо меня, и понижает голос до заговорщицкого шепота. — По крайней мере, это не воду таскать.

Дверь за Бри закрывается небрежным хлопком, и затем слышатся шепот и шуршание в шкафчиках.

Черт возьми.

Я делаю неловкий шаг назад, ошеломленный тем, что покидаю ее.

Снова.

Только на этот раз я оставляю свою душу, привязанную к двум темноволосым девушкам и кинжалу.

Глава 16

Аэлрик

На тренировочной площадке пахнет потом и металлом, но я чувствую только запах меда и свежеиспеченного хлеба. Моя рука крепче сжимает рукоять меча, темный адамас тихо пульсирует, будто ощущает бурю, назревающую во мне. Будто знает, что я едва держусь.

Я не могу перестать о них думать. Не только потому, что люблю их, хотя, боги тому свидетели, люблю. А потому, что они часть восстания. Мои губы сжимаются в тонкую линию. Восстания, у которого почти нет шансов на успех против врага, не знающего пощады. Если их найдут не те люди, если силы Королевства приблизятся… меня не будет рядом, чтобы защитить их.

Я сжимаю рукоять меча, пока костяшки пальцев не белеют.

— Ты на взводе, — звучит за спиной голос Нирики, который опирается на мишень для стрельбы из лука, скрестив руки на груди.

— Я в порядке.

— Врешь, — он меняет позу, глядя слишком пристально. — Ты словно грозовая туча с тех пор, как вернулся.

Он прав, но я не отвечаю.

— Ты оставил ее.

— Я сделал то, что должен был. — Что-то острое царапает внутри.

Он шумно выдыхает, мой ответ его явно не впечатлил.

— Может быть. Но голова у тебя все еще там, с ней. Такая отвлеченность тебя убьет. Или кхер’зенн на поле боя, или Райот, когда решит, что ты стал для всех угрозой.

Я резко поворачиваюсь и бросаю на него устрашающий взгляд, но тот только приподнимает бровь, ничуть не пугаясь. Упрямый ублюдок.

Нирика подходит ближе и хлопает меня по плечу. Если он и чувствует напряжение в моих мышцах, то виду не подает.

— Прости, — говорит он. — Я понимаю больше, чем все эти идиоты когда-либо поймут. Но мы не принадлежим миру, который клялись защищать.

Прежде чем я успеваю ответить, другой голос прорывает гул ударов и крики бойцов вокруг.

— Аэлрик.

Я резко оборачиваюсь. Старейшина стоит у подножия ступеней Синода, а его белый, невидящий взгляд устремлен прямо на меня. Даже в тусклом свете заката его присутствие невозможно не заметить. Тренировки вокруг постепенно останавливаются, воины украдкой смотрят в его сторону.

Я сжимаю челюсть, пытаясь контролировать выражение лица, и склоняю голову.

— Старейшина.

— Иди, — он жестом приглашает меня войти в Синод, держась за рукоять черной трости из адамаса своей скрюченной, почти искалеченной рукой.

Это не просьба. Я медлю, почти тянусь к рукояти меча, когда ужасающая, пугающая мысль захватывает разум: «Он знает».

Нирика ничего не говорит, но я чувствую его взгляд, прожигающий спину, когда шагаю вперед, следуя за Старейшиной. Мы сразу сворачиваем вправо: не к подземелью, а к храму. Я прищуриваюсь, глядя на старика, который идет мучительно медленным шагом. Стук его трости о каменные стены и шарканье ног — единственные звуки в темном коридоре.

Его тело все еще хранит следы былой силы, но время вырезало глубокие морщины на лице и отняло уверенность в походке. Его руки, когда-то твердо державшие меч, теперь искривлены возрастом и ранами, а суставы опухшие и грубые. Но в его спине все еще чувствуется стержень, а во взгляде — сталь, даже если тело уже предает.

Он — глава Синода и Вознесенных. Его слово — закон, его суждения — неоспоримы, а его сила — безмерна, хоть никто из живущих не видел, как он ею пользуется.

Мы сворачиваем в Святилище Исчезающего Света, когда достигаем храма Старейшина оставляет свою трость у двери, а я обнажаю меч и кладу его рядом. Здесь не разрешается носить оружие.

В большом зале тихо, но не пусто. Воздух насыщен запахом воска и старого камня, а мерцание сотен свечей отбрасывает беспокойные тени на резные стены. Я знаю их точное число — четыреста тридцать одна. По одной свече на каждого живого Альтора. Но от пола до потолка тянутся тысячи и тысячи погасших свечей. Они стоят в мрачными, безмолвными рядами от одного конца зала до другого — безмолвная летопись почти тысячелетней войны. Большинство из них высокие, едва оплавленные. Это свечи молодых воинов — доказательство того, как коротки наши жизни.

Старейшина останавливается у ряда горящих свечей и наклоняется, чтобы взять одну.

Моя кожа покрывается мурашками. На свечах нет ни имен, ни отметок, ни знаков. Но я знаю, что эта — моя.

— Не думаю, что твое место здесь, — его голос низкий и ровный, но