Ненаписанное богами - Кэти Роган

настоящий гнев. — Я знаю, насколько все плохо в Селенции, и я в вечном долгу перед ними за то, что оберегали тебя и Бри все эти годы. Они спасли вас от моих проклятых родителей, от моего проклятого народа.

— Они и дальше будут оберегать нас. — Я прижимаюсь рукой к его щеке в утешающем жесте. — Тебе не нужно волноваться.

Аэлрик закрывает глаза и издает сдавленный звук.

— Я всегда буду волноваться, — он склоняет голову, прижимаясь лбом к моей груди, и я обнимаю его крепче. — Бри просыпается. Слышу, как она ворочается в постели.

Я напрягаю слух, но не слышу ничего, кроме собственного сердцебиения. И все же доверяю ему и пытаюсь отстраниться, но понимаю, что он не отпускает.

— Я всегда найду дорогу обратно к тебе, — шепчет Аэлрик.

Я хочу верить ему. Мне нужно ему верить.

Но боги никогда не были к нам милосердны.

Глава 15

Аэлрик

Мой меч — последняя вещь, которую мне нужно закрепить. Но я не могу заставить себя его поднять, просто смотрю на него, будто на врага.

Он полностью черный, от рукояти до острия, и выкован из адамаса — неразрушимого металла, дарованного богами. Это самый тяжелый сплав из всех известных человеку. Если обычный меч смертного весит два-три фунта, той мой — двадцать пять. Он гораздо длиннее, чем у обычного солдата, потому что предназначен для боя с кхер’зеннами в воздухе. Такая длина позволяет дотянуться до них со спины Кэрвина во время сражения.

Мы с мечом единое целое: я вложил в него частичку своей души. Он всегда рядом со мной. Быть врозь с ним почти так же мучительно, как с Кэрвином.

Но ничто не причиняет такой боли, как разлука с Маэрой и Бри. А если я подниму меч, это будет означать, что пора уходить.

Я закрываю глаза и позволяю своим чувствам свободно блуждать. Брилин бегает снаружи, ее заливистый смех — бальзам для моей души. Он легкий и беззаботный, каким я сам больше никогда не буду. Солнце полностью взошло, прогоняя ночной холод. Дым из камина едва ощущается, а аромат ореховой каши, приготовленной Маэрой к завтраку, еще тоньше. Кэрвин где-то рядом, его присутствие давит на мой разум. Он нетерпелив, готов к полету, но не торопит меня.

Мир замер. Я позволяю себе еще одно мгновение в этом хрупком, драгоценном наваждении, прежде чем протянуть руку к мечу, лежащему на деревянном полу. Я не наклоняюсь и не поднимаю его — я зову. Это действие такое же естественное для меня, как дыхание, и меч откликается. Привычная тяжесть в руке, обычно приносящая утешение, теперь не приносит покоя.

Я запираю эту часть себя глубоко внутри и направляюсь к двери.

Маэра поворачивается, стоит мне оказаться снаружи, хотя я не издал ни звука. Мы словно марионетки, связанные одной нитью.

Под ее глазами выделяются темные круги, руки снова обхватывают плечи, но взгляд не отрывается от меня. Бри, до этого игравшая в классики со своей тенью, резко останавливается.

— Что случилось с твоей туникой? — Она морщит нос, разглядывая мою кольчугу, надетую прямо на голое тело.

Маэра поднимает бровь, будто задается тем же вопросом, что и наша дочь.

Я приседаю, чтобы посмотреть Брилин в глаза. Дергаю пальцами за кончик косы, стараясь не задеть перышко ларки, и ловлю ее улыбку.

— Я оставил ее тебе и твоей Амме, чтобы вы сшили из нее красивые новые туники.

Маэра краснеет, стоя позади Брилин, и, по всей видимости, вспоминает ту тонкую, изношенную тунику, которую я сорвал с нее прошлой ночью. Неужели она думала, что я уйду, не оставив ее без замены?

Брилин наклоняет голову набок, округляя глаза.

— Это очень мило с твоей стороны! У нее красивые пуговицы.

Я с облегчением улыбаюсь, хотя ее слова разрывают мне сердце. Я бы принес ей все пуговицы в мире из черного дерева, если мог. Не могу удержаться и провожу пальцем по ее щеке, потом тянусь кобуре на жилете. Достаю кинжал из адамаса и протягиваю его Бри лезвием к себе.

— Это тебе, — говорю я. — Чтобы ты была в безопасности, когда меня не будет рядом, — голос ломается на последнем слове, но, кажется, она не замечает. Я не смотрю на Маэру. Просто не могу.

На этот раз глаза Бри становятся круглыми, как луна, а маленькие пальчики едва касаются поверхности кинжала. Ее рот приоткрывается от удивления, а на лице борются изумление и нерешительность, прежде чем она пытается вернуть кинжал обратно.

— Я не могу это взять, — бормочет она, глядя в землю.

— Тебе не нравится? — Я хмурюсь, но не принимаю оружие обратно.

Бри резко поднимает взгляд на меня, и в этот момент не выглядит как девятилетняя девочка. Игривая любознательность, что только что танцевала в ее глазах, исчезла, уступив место чему-то древнему. Ее зрачки расширяются, а пальцы сжимаются на рукояти.

— Он прекрасен, — говорит она. — Но ведь он — часть тебя. Разве ты не будешь скучать по нему?

Бри понимает слишком многое, эта маленькая девочка с моими глазами и сердцем своей матери, и от этого у меня сбивается дыхание.

— Мне будет спокойно, — я сжимаю ее маленькие пальцы вокруг рукояти, — если я буду знать, что эта часть меня теперь с тобой.

Бри крепко прижимает кинжал к груди. Он слишком велик для нее, занимает почти всю длину ее туловища. Но все же он едва слышно гудит, пульсируя под ее ладонью — сердцебиение, сотканное из тьмы.

— Я о нем позабочусь, пока ты не вернешься, — говорит она с серьезным взглядом.

— Знаю, Бри, — я мягко улыбаюсь ей.

Она бросается ко мне, обвивая руками шею, а холодный металл прижимается к моей спине.

— Я буду скучать по тебе, — шепчет Бри мне на ухо и обнимает еще крепче.

Я закрываю глаза и утыкаюсь носом ей в шею. Вдыхаю ее запах — тепло и мед мыла, которым пользуется Маэра, только легче и мягче, с примесью утренней свежести. Не могу остановить слезу, скатывающуюся по щеке. Бри слишком быстро отстраняется, и я сознательно расслабляю руки, чтобы отпустить ее.

— Я могу познакомиться с Кэрвином? — ее глаза снова становятся глазами ребенка, яркими и восторженными.

Моя дочь обладает магией. От тревоги у меня сжимается горло. Я поднимаю взгляд на Маэру. Она знает, чем это грозит, может, даже лучше, чем я. И все же видит мою тревогу, написанную в глазах. Маэра опускается рядом с Бри на колени и берет слишком тяжелый кинжал в руки.

— Дай-ка я подержу