Перепрошит тобой - Жаклин Хайд

Погоди, ты же не серьезно? — я задыхаюсь. Этот чувак совсем съехал с катушек.

Я с силой выдавливаю фальшивый смешок, почти разваливаюсь в кресле, перекинув ноги через подлокотник, и улыбаюсь ему.

— Ну ты и шутник, — говорю я, хотя пульс уже бешено колотится, опережая даже колибри.

Я не припомню, чтобы в жизни мне было одновременно так страшно и так возбуждающе, как когда он подходит ближе к креслу, загораживая мне путь.

Он смотрит на меня безжизненным взглядом, поглаживая пушистого серого кота.



— Подчинись мне сейчас, или я уничтожу тебя и всех, кого ты когда-либо любила, и все, что было тебе дорого, — говорит он, и эти слова вгоняют последний гвоздь в гроб моей души, сжимая меня словно тисками. За окном бьет молния, отчего я подскакиваю на месте, чуть не выпрыгивая из кожи. Свет вспыхивает, очерчивая силуэт Фрэнка, делая его еще более крупным и зловещим, чем прежде.

— Извини, но я плохо переношу заточение. И какую бы красивую комнату ты ни подобрал, тюрьма всегда останется тюрьмой, — говорю я, поднимаясь на ноги, чтобы потянуться к Эдгару.

Фрэнку почти не нужно двигаться, чтобы отодвинуть его чуть дальше, вне пределов моей досягаемости.

— Чтобы мы поняли друг друга: ты заплатишь за содеянное, а значит, будешь работать на меня ровно столько, сколько я сочту нужным, — заявляет он. — Видишь ли, мисс Креншоу, мне не нужно запирать тебя в комнате или тюрьме, потому что, если тебя не окажется там, где мне нужно, в нужный момент… Потеряешь и жизнь, и работу, потому чтотеперь это одно и то же.

Он поворачивается и направляется к двери, а я все еще не могу прийти в себя.

— Итак, каков твой выбор, мисс Креншоу? — спрашивает он.

Тяжело признать поражение, но раз мне не оставляют выбора, я определенно использую свой козырь, во что бы то ни стало.

— Куда едем, босс? — спрашиваю я.

Я молча следую за ним в лифт, по дороге вниз втайне размышляя, не было ли у него каких-то дополнительных протоколов, чтобы поддерживать работу здания. На моем лице появляется недовольная гримаса, когда я вижу радужное сияние — фонтан перед Talbot Global работает так, словно все идет своим чередом. Свет льется каскадом по всему пространству, проникая сквозь стеклянные стены и двери холла. Когда мы достигаем инкрустированных серебром дверей главного входа, мне хочется рухнуть на пол, как ребенку, закатившему истерику, при виде того, как моего кота грузят в машину.

— Эй! — кричу я, но меня быстро зажимают между Фрэнком и его головорезами. Я пытаюсь прорваться туда, куда уносят Эдгара, но меня останавливает сам большой парень. Похоже, мне предстоит ехать с этим мудаком, нравится мне это или нет.

Я замираю, как олень в свете фар, когда в глаза бьют вспышки фотокамер. Я пытаюсь понять, откуда исходит весь этот шум, но не успеваю, как люди начинают кричать, и в мою голову врывается самая безумная, самая отчаянная афера всех времен. Это просто пиздец какой-то.

По спине пробегает дрожь предвкушения. Импульсивно я совершаю свой ход.

Я хватаюсь за пиджак Фрэнка Штейна на уровне его бедер и изо всех сил тяну его на себя. Как я и предполагала, он пошатывается, прежде чем восстановить равновесие, и я пользуюсь моментом, бросаясь ему в объятия. Я обвиваю руками его шею, прежде чем прижаться губами к его губам и плотно закрыть глаза.

Камеры безумствуют, голоса перерастают в визги и крики.

Он издает невнятный звук, я поднимаю голову, одариваю его нежной улыбкой и подмигиваю, пока на его лице расцветает полное недоумение.

— Мы женимся! — кричу я, вздымая руки над головой, в то время как Фрэнк хватает меня за бедра, делая все, чтобы на фотографиях это выглядело идеальной позой влюбленной пары.

Он точно убьет меня.

Возбуждение и неописуемая волна счастья накатывают на меня с осознанием того, что я точно ему отомстила, сердце бешено колотится, а конечности дрожат от адреналина.

Он очень, очень сильно захочет это сделать, прежде чем все закончится. Фрэнк Штейн подписал себе приговор, когда решил украсть меня.

Я снова обнимаю его, чувствуя, что он все еще в шоковом оцепенении — его руки так напряжены, словно он не может поверить в происходящее.

— Теперь ты не можешь меня убить, — шепчу я ему на ухо.

Из меня вырывается смешок, пока я разыгрываю этот спектакль для таблоидов, как истинно влюбленная женщина, очарованная женихом. Я хочу, чтобы мое лицо красовалось в каждой гребаной желтой газете отсюда до Антарктиды, по всему миру. Я прижимаюсь к нему ближе, на секунду позволяя себе насладиться тем, какой он огромный, и тем, как приятно чувствовать его массивное тело. Боже, как же я люблю больших мужчин.

Я уже вижу заголовки: Фрэнк Штейн, плохиш-миллиардер, которого ни разу не видели и не фотографировали с женщиной, собирается связать себя узами брака. Или же связать в узел меня?

В любом случае. Шах и мат, сучоныш.

Я отстраняюсь достаточно, чтобы скользнуть взглядом по его лицу, и он запросто мог бы сойти за статую в данный момент — настолько он неподвижен, пока камеры продолжают взрываться вспышками.

Из меня вырывается смех от того, какими нелепыми бывают СМИ, и, все еще обвив руками его шею, я впиваюсь пальцами в его волосы и снова целую, на этот раз проскользнув языком между его губ. Во рту взрывается вкус мяты, я стону, и это, кажется, выводит его из ступора.

Клянусь, на долю секунды он отвечает мне, прежде чем бросает на меня взгляд, говорящий: «Ты труп».

Я в ответ усмехаюсь, прикусываю нижнюю губу и игриво хлопаю ресницами, сама не зная, то ли он, то ли вся эта комедия, что я разыграла, заставляет мое сердце биться так часто.

Он хмурится еще суровее и оттаскивает меня от себя, его пальцы впиваются в нежную кожу моего предплечья. Если бы кто-то взглянул на нас в этот момент, он увидел бы просто пару, направляющуюся к машине, и не заметил бы, что мои ноги почти не касаются земли — я буквально парю в сантиметре от асфальта, пока он тащит меня к ожидающему лимузину. Я сияю улыбкой и машу толпе, снова вызывая вспышки камер. Кто-то громко свистит, и я шлю воздушные поцелуи в объектив, через плечо подмигивая милой репортерше.

Раздается покашливание, и мой взгляд сталкивается со взглядом Фрэнка. Мои глаза расширяются, брови взлетают, а по щекам разливается румянец, потому что впервые его лицо не лишено эмоций,