Зачарованный чай и колючий граф - Мария Жарова

Я еще твоего отца в этих стенах от кашля лечила! Он у меня только попробует дверную ручку потрогать — я ему такой отвар подмешаю, что он свою фамилию забудет!

Она зашуршала своей котомкой, и Элиc почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Бабкины «снадобья» были… непредсказуемы.

— Вот, гляди, — Алдона извлекла пузырек с мутной фиолетовой жидкостью. — Слеза феникса. Не смотри, что этикетка от капель от насморка. Суть внутри. Капля — и любая хворь как рукой снимет. Почти любая.

Элиc скептически посмотрела на пузырек. От него пахло… перченой говядиной.

— Ба, это же твой соус для барбекю. Я его узнаю.

— Ну, феникс был с характером! — отмахнулась старуха. — А это… — Она вытащила сверток, перевязанный бечевкой. Внутри лежали сморщенные коричневые корешки. — Когти спящего дракона. Сила в них дремлет. Разбудить — целое искусство.

— Они… шевелятся? — неуверенно спросила Элиc, наблюдая, как один из когтей пытался выползти из банки.

— Может быть. А это — пыль с крыльев лунной моли. Чихнешь — три дня смеяться будешь. Без передышки.

Элиc смотрела на этот растущий на прилавке странный арсенал, и в горле вставал ком. Бабка жила в своем мире, полном чудес. А она оставалась здесь, с долгами, мышами и тоской.

— Баб… Спасибо. Но это же всё… несерьезно. Людям нужно средство от кашля. От болей в спине. Им не нужны… когти дракона!

Алдона замолчала. Ее взгляд, обычно колючий, вдруг стал мягким.

— Ты так и будешь на всё смотреть? Сквозь призму счетов и медяков? — Она покачала головой. — Мир, детка, куда шире твоего магазина. И чудеснее. Вот увидишь.

Она снова покопалась в котомке и извлекла маленький, зашитый мешочек.

— Держи. Для тебя.

Элиc нехотя взяла его. Мешочек был теплым.

— Что это?

— Лепестки солнечника. Клади под подушку. От дурных мыслей. И… — бабка хитро подмигнула, — интересных мужчин приманивают. Проверено.

Элиc закатила глаза.

— Ба, хватит! Мне не нужен «интересный мужчина». Мне нужен… ну, клад. Или чтобы Элрик провалился в преисподнюю.

— Богатый покровитель, — фыркнула Алдона. — Скучно. Гораздо веселее, когда врывается кто-то раненый, загадочный… Ну, сама узнаешь. Я чую. Воздух пахнет переменами. И бурей.

С этими словами она повернулась и вышла, хлопнув дверью. Элиc осталась одна. В тишине, пахнущей пылью, долгами и странным теплом от мешочка в ее руке.

«Чушь», — сказала она себе твердо.

Но мешочек и правда был очень теплым.

Глава 3. Кровь на полу

Последний луч солнца уполз по полу пыльной золотой змейкой. Элис заперла дверь, повернула ключ с щелчком, который прозвучал слишком громко в этой тишине. Сделала два шага — и замерла.

Не шелохнулась. Не дышала.

Потому что тишина была не пустая. Она была тяжелая. Густая. Налитая свинцом до самого потолка. Давление в ушах, воздух словно сгустился.

И пахло.

Пахло медью. Свежей землей. И чем-то еще… диким. Звериным.

«Что за…»

Она медленно обернулась. Магазин тонул в сумерках. Длинные синие тени ползли из углов. Стеллажи превращались в подозрительные очертания, склянки подмигивали ей тусклым стеклянным взглядом.

И тут — шорох. Еле слышный. Оттуда, из-за прилавка.

Сердце ёкнуло, замерло, потом заколотилось с такой силой, что стало трудно дышать. Мышь? Нет. Слишком громко. Слишком… мокро?

Элис медленно, очень медленно сделала шаг. Потом еще один. Рука сама потянулась к тяжелой деревянной вешалке у двери — дубовый сук, единственное, что хоть отдаленно напоминало дубину.

— Кто здесь? — выдохнула она. Голос сорвался, стал тихим и сиплым.

В ответ — хриплый, прерывистый звук. Почти стон. Почти рычание.

Она подкралась к прилавку, сжав свою импровизированную дубину так, что пальцы побелели. Сделала глубокий вдох. Резко шагнула вперед.

И обомлела.

На полу, на ее любимом, хоть и потрепанном, персидском коврике, лежало… Нечто. Огромное. Мохнатое. Искалеченное.

Это был зверь. Огромный волк. Но не волк — слишком крупный, слишком… неестественный. Шерсть цвета грозового неба, серебристо-серая, местами слипшаяся от крови. Много крови. Алая, яркая, она разливалась по узорам ковра, превращая их в кошмарный рисунок.

Из могучего бока торчала стрела. Серебряная. Искрится тускло в последних лучах заката. Зверь дышал прерывисто, хрипло, каждый вдох давался ему с мукой. Глаза были закрыты.

Элис стояла, не в силах пошевелиться. Мысли путались, не желая складываться в хоть сколько-нибудь логичную картину. Волк. В городе. В ее магазине. Раненый. Серебряной стрелой.

— Ты… как ты… — начала она и замолчала.

Зверь приоткрыл глаза. Желтые. Янтарные. Полные такой немыслимой боли и животного ужаса, что у Элис перехватило дыхание. Он посмотрел на нее. Прямо в душу.

И тут ее паралич сменился чем-то другим. Чистым, неотфильтрованным страхом.

— Вон! — крикнула она, голос снова сорвался в визгливый фальцет. — Убирайся отсюда! Сию же минуту!

Она размахивала вешалкой, как древним мечом. — Вон, говорю! Чудовище!

Раненый зверь попытался пошевелиться. Из его пасти вырвался стон, больше человеческий, чем звериный. Он отполз на несколько дюймов, оставляя за собой кровавый след. И снова обмяк, без сил.

Элис стояла над ним, вся дрожа. Вешалка тряслась в ее руках. Она смотрела на эту массу окровавленного меха и мышц. На стрелу. На ковер, который был теперь безнадежно испорчен.

И вдруг, сквозь панику, пробилась другая мысль. Ясная и четкая.

Он умирает.

Прямо здесь. На ее полу.

И что она будет делать с трупом огромного волка? Вызывать городскую стражу? «Здрасьте, ко мне в магазин забрел монстр и умер, уберите, пожалуйста»? Ее и так считают странной. После этого закроют наверняка. Или сожгут вместе с магазином на всякий случай.

А еще… Еще он смотрел на нее. Этими желтыми глазами. И в них была не просто звериная злоба. Было понимание. Отчаяние.

«Черт. Черт, черт, черт».

Элис опустила вешалку. Дубовый сук с глухим стуком ударился о пол.

— Ладно, — прошептала она. — Ладно, успокойся. Думай.

Она отошла к стеллажу, глаза бегали по полкам. Что делать? Чем помочь? У нее были травы. Много трав. От кашля, от несварения, для успокоения нервов. Ничего от смертельных ран, нанесенных серебряными стрелами.

Она схватила первую попавшуюся банку — сушеная календула. Рассыпала ее над раной, бормоча что-то бессвязное. Золотые лепестки прилипли к крови, став бессмысленным украшением