Повилика - Катерина Крутова

предложила мне и я, стараясь не уронить лица, согласился. Сдержать кашель оказалось проще, чем вынести насмешливый взгляд.

— Неплохо играешь, — бросила между затяжками и буквально пригвоздила к месту глазами чернее ночи.

— Ты помнишь, какая она была? — Себастиан садится и задумчиво смотрит в бескрайнюю морскую даль. Отрицательно мотаю головой — я никогда не встречался со старшей сестрой жены, видел только несколько фотографий в доме тещи — смуглая, высокая, с мелкими черными кудрями, по слухам копия отца — выходца из центральной Африки.

— Представь себе королевскую стать, кошачью грацию и сумасбродство джаза. Я влюбился тут же до беспамятства. И когда она предложила набить мне тату, разумеется, согласился не раздумывая.

— А предки не будут против? — усмехнулась, выпуская кольцо сизого дыма.

— С ними вообще никаких проблем, — разумеется, я бравировал, но мать разрешала абсолютно все, до чего отцу не было никакого дела. Так что перспективы на будущее были у меня весьма плачевны. Если бы не Полин.

Бас вновь замолкает и подтягивает грот-шкот. Мы дрейфуем со спущенными парусами, и это бессмысленное действие показывает нервозность Керна.

— Признайся, ты был удивлен, когда я подался в медицинский?

Вопрос ставит меня в тупик. В детстве и юности увлечения Бастиана были весьма разнообразны, но в старших классах, обсуждая будущее, друг видел себя то музыкантом, то капитаном яхты, а я, по настоянию родителей, уже тогда склонялся к АйТи. Внезапный интерес Баса к биологии и химии сначала показался блажью, потом создал взаимный интерес на почве опытов и экспериментов, и когда приятель набрал больше всех баллов и поступил в столичный вуз, все выглядело логично. Но сейчас я задумываюсь всерьез — нет, никогда ранее, кроме последнего года в старшей школе Себастиан Керн не заговаривал о карьере врача.

— Все изменил визит в салон Полин. До сих пор помню, как нервничал, раз пять переодевался, вылил полфлакона отцовского одеколона, даже попросил мать погладить рубашку. Ни на одно свидание в жизни я не собирался так тщательно. Но когда увидел Полин забыл все подготовленные шутки — на ней были короткие джинсовые шорты, с рваными краями и светлая майка. А от щиколотки до самого бедра шла татуировка — белая плетистая роза, ярким контрастом на смуглой кофейной коже. Точно такой же рисунок украшал и блокнот у кассы. Я тогда подумал, что это альбом эскизов, но оказалось — она набивает рисунки только по наитию из головы. Усадила в кресло, налила стакан лимонада, а затем взяла за руку и долго внимательно смотрела в глаза. Кажется, я нелепо дрожал и жалко потел от ее близости. А еще мучительно хотел поцеловать и даже предпринял отчаянную попытку. Но она остановила одной фразой:

— Это не твой путь, малыш.

А когда взялась за работу — боль от иглы показалась мне вершиной наслаждения.

— Не подумай, я не мазохист, — Бастиан усмехается, оценивая мою реакцию. — Специально пару раз пробовал некоторые практики, и даже одно время пристрастился к традиционной китайской медицине с ее иглоукалыванием, но испытанное тогда в салоне не смог ощутить даже близко.

— Это сердце точно вросло в меня, вытащило наружу часть той природы, о которой я даже не подозревал, — Бас привычным жестом потирает предплечье. — В руках Полин я переродился, обрел призвание, увидел цель и смысл. А потом в университете и на практике в интернатуре оно работало лучше шпаргалок. Ответы были у меня в крови. Это вдохновляло и опьяняло, пока не стало пугать. К тому моменту я практиковал уже несколько лет — отличные перспективы, престижная клиника, большие планы… И экстренная операция посреди ночи. Парень был не жилец— вся бригада это понимала, включая меня. Но нет времени смерти, пока не предприняты все попытки и не сделано все возможное. Я ждал монотонный писк. И тут точно пронзило — тату засветилось, пришло в движение и как на схеме показало проблему и решение. Пациента спасли, а я зачастил к психиатру. «Озарение приходит по-разному», — говорили мне. «Переутомление вызывает галлюцинации», — писали в личном деле. Хлопали по плечу и пророчили светлое будущее, убеждали в гениальности и предлагали повышение. Но я-то знал — спас парня не кардиолог Керн, а обвитое плющом сердце, наколотое смазливой мулаткой семнадцатилетнему влюбленному раздолбаю. Я сбежал от чужой веры в себя, которую не мог обрести внутри. Приехал, надеясь найти ответы…

— А почему остался? — со времен детства Бас никогда не говорил так много и так серьезно. Спрашиваю осторожно, опасаясь спугнуть и потерять откровенного друга под вечной маской веселого повесы.

— Вот это все, — Себастиан обводит широким жестом мир вокруг, — море, воздух, друг, «Душа». В Брюсселе этого не было. А практика — ее и здесь в избытке. «Дурная» слава идет по пятам — особо настырные пациенты находят меня и в этой дыре.

— Получил ответы?

— Нет. Полин погибла вместе с мужем. Из бывших клиентов салона удалось раскопать только местного летчика, но он осел где-то в Полинезии и не отвечает на мои запросы. Имущество дочери Виктория распродала или спрятала в личное святилище. Твоя жена о сестре не говорит. Так что мои поиски истины провалились. Но я смирился — и с вопросами без ответов и со своевременными подсказками второго сердца. Оно — моя сигнализация, интуиция, встроенный датчик верных решений. Удобно, но совершенно антинаучно. А тут еще и ты со своими историями про родовых ведьм.

И мы вновь молчим, а Северное море качает лодку, баюкая двух взрослых мужчин, погруженных в размышления о превратностях жизни.

*

Ворота выходили на четыре стороны света — но она не могла покинуть пределы замка. На каждый месяц на крыше приходилось по одной трубе, но лунный свет серебрил лишь край широкой постели, а дрова обращались в золу вместе со словами молитв. Стрельчатых и округлых, украшенных витражами и затянутых бычьим пузырем, больших, малых — всяких окон насчитывалось как дней в году. Повилика не знала — сколько провела она в заточении, называясь хозяйкой, не имея ни права оставить замок, ни возможности сбежать? Молодая баронесса изучила все залы и комнаты, распахнула каждую дверь — от тяжелых, резных, дубовых, ведущих в парадный холл, до низкой, скрипучей под самой крышей, прикрывающей вход в каморку хозяйского постельничего. Госпоже дозволялось все, но в пределах замковых стен. Ранняя снежная зима затруднила дорогу путникам, — не спешили в город менестрели и бродячие артисты, лишь изредка прибывали королевские гонцы да особо алчные торговцы, предлагавшие иноземные товары за баснословные суммы. Но стоило госпоже проявить интерес и едва кивнуть в сторону понравившейся вещи, как