Ведьмин костёр: обожжённые любовью - Татьяна Геннадьевна Абалова

комнатушку. Зорька делила со мной кровать, а стерег нас ложившийся на пол Егорка.

Женщины ора нашли способ заработать – делали порошок от клопов и прочих кровососов и продавали его хозяину ночлежки или исчесавшимся постояльцам. Капелька магии на горстку высушенной пахучей травы и ведро золы – вот и вся нехитра. Скручивали в тряпицу и вешали на грудь.

Траву собирали летом, часто вдоль дорог или на местах стоянки. Мирела отлично разбиралась в целебных и иных свойствах каждой былинки, какую обоз встречал на своем пути. Но порошок действовал, а потому нам ни разу не прилетело. Наоборот, нас ждали. В стужу развлечений мало.

К Граду подъехали ближе к ночи, и он не показался таким уж белокаменным, как о нем рассказывали. Мокрые стены, дорожные хляби, наглухо закрытые окна и двери. Только трактиры и постоялые дворы приветливо распахивали ворота, стараясь заманить к себе выгодных постояльцев. Знали, что останутся обозные не на одну ночь, а до конца зимы.

– С окраин город глядится всегда так. Уныло, – Егорка заметил, как у меня от разочарования скривилось лицо. – Но кто грязный обоз на главные улицы пустит? А вот когда выступать пойдем, тогда и подивишься и палатам белокаменным, и колокольне, что до неба достает.

– Мне бы к богам сходить. Богине Мокоши спасибо сказать, что бережет, – я обернулась на один из сундуков, куда припрятала моток крашенной овечьей пряжи. Лучше подношения для Великой Ткачихи нет.

– Холм с идолами недалеко от того постоялого двора, где мы остановимся, – подал голос дядька Петр. – Там и сходишь.

Он весь день отсыпался. Накануне ночью ходил к старой зазнобе, о чем мне, хихикнув, шепнула Зорька. А я уж думала, Петр совсем на женщин не смотрит.

– Дядька Петр, а почему вы никогда не ходите поклониться богам? Не о чем просить? – я переглянулась с Егоркой, у которого резко покраснели уши.

Шут тоже не был любителем разговаривать с богами. Я давно заметила, что скоморохи обходят их обитель стороной. То ли потому, что ряженые, а меняющих лики мало кто любит, то ли потому, что не верят в божественную силу. Были бы боги к ним благосклонны, не колесили неприкаянными по свету.

– Чтобы попросить, нужно сначала дать то, что высшим силам придется по нраву. А я не хочу гадать, в каком размере потом с меня долг спишется. Вдруг не потяну?

– А гнева Перуна не боитесь? Вдруг он вас за неверие молнией пришибет?

– Я для него все равно что вошь, – дядька Петр зевнул и потянулся. – Покруче заботы есть, чем следить за обозом скоморохов.

Я вздохнула. Может, Петру и его людям нечего бояться, а я должна думать о ребеночке. В родах всякое может произойти, и покровительство Великой Ткачихи не будет лишним.

– А ты чего такая хмурая? – садясь рядом с нами, дядька пихнул в бок Зору. Та сверкнула темными глазами.

– Не жалко вам будет со мной расстаться? – она дерзко вскинула подбородок. – А ведь меня со дня на день в другой табор заберут.

– Жалко. Никого от себя не отпустил бы, но… – Петр тяжко вздохнул. – Каждому свой путь назначен.

– Я бабушку с собой заберу, – она покосилась на вожака ватаги, ожидая ответа.

– Если твой муж будет не против, – пожал плечами дядька. – Но сдается мне, старуха ему не нужна. Своих хватает.

– А вам нужна? – голос Зорьки звенел.

И я почувствовала, что она потому дерзка, что боится расплакаться. Понимала, что с таким приданным, как больная старуха, ее вряд ли примут.

А душа у внучки за Мирелу болела. Вот и выясняла она, согласится ли кормить ее бабушку ватажный командир.

– Спокойно можешь оставить, – уверенно заявил Петр. – Я за ней присмотрю. В беде не брошу. Будет мне если не матерью, то старшей сестрой.

В этот момент захотелось дядьку Петра расцеловать. Но Зорька кинулась первая, поэтому я не полезла устраивать свалку – с таким рвением мы могли перевернуть повозку.

Доехали до намеченного постоялого двора затемно. Быстро разгрузились и заняли комнаты. Хозяин трактира с незамысловатым названием «Щи да каша» расстарался накрыть столы для припозднившихся путников. Обозные вели себя вольно, шутили и смеялись, обнимались с хозяином и прислугой. Сразу было видно, что чувствуют себя как дома.

– Нам здесь каждая скрипучая доска знакома, каждую тараканью поганую харю знаем, – вытирая рот после кубка хмельного вина, ответил повеселевший дядька Петр. – Уже, считай, с десяток лет как зимуем в Граде и все на одном месте.

В комнату, что выделили мне, притащили свои вещи Зорька и ее бабушка.

– Я здесь ненадолго, – сказала Зора, бросая свой узел. – А бабушка за тобой присмотрит. Все же до родов близко, а она знатная повитуха. Меня на свет принимала и половину детей нашего табора. И к лекарскому делу способная.

Об этом я уже знала, не зря же она посылала меня и Егорку собирать то одну, то другую траву. А по осени, когда носом хлюпать начала, а ночью жар случился, Мирела отпоила меня горьким отваром. Утром только слабость в теле осталась. Отлежалась денек и на том моя хворь закончилась. Не знаю, как кто, а я радовалась, что Мирела останется с нами.

Зора заранее беспокоилась, чтобы бабушка была хорошо пристроена. Знала, что дядька Петр считает меня за дочь, а значит, еда и досмотр получше. И когда родится дитя, будет бабушке развлечение, чтобы меньше тосковала о внучке, а мне от того полезная помощь.

Холм, на котором стояли каменные идолы, я нашла в первый же день. Чтил местный люд Богов, а потому мой моток шерстяных ниток, принесенный в дар Вечной Ткачихе, показался мне совсем уж бедным подношением. Немного подумав, я сняла с себя серьги. Пусть они были неприметные, но дорогие как память – все, что осталось от отца с матерью.

Богиня оценила дар. Огонь в чаше взметнулся высоко, и к моим ногам выкатился новый оберег. Я подняла его и поняла, что в этот раз богиня подкинула мне оберег, называемый Рожаницей. Такой же был у моей мамы. Вспомнились ее слова, поучающие меня с сестрой, что каждая женщина должна привести в этот мир не меньше девяти детей. Тогда она выполнит священную обязанность перед Родом. А если получится шестнадцать родить – то отдаст материнский долг перед всеми Богами.