Сошествие в Аид - Хейзел Райли

— Любой из вас мог остановить игру! — перебиваю я, разъярённая. Не знаю, почему злюсь только сейчас. Вчера у меня на него претензий не было. — Ты тоже мог. Точно так же, как Аполлон.

Он рычит, едва я упоминаю брата.

— А с чего бы мне? Я тебя не знаю. Мы не друзья. Ты для меня никто. А Аполлон — сраный святоша, которому обязательно нужно всё испортить.

— Тогда и не лезь давать советы, что мне делать, а чего нет, — огрызаюсь я. — Не нужны они мне. Оставь при себе.

Он сжимает челюсть.

— Ладно.

— Ладно, — повторяю я, лишь бы разговор не закончился на его словах.

Его грудь резко вздымается и опадает — явный признак злости.

— Можешь перестать делать вид, будто тебе не понравилась вчерашняя игра, — бросает он. — Уверен, ты пошла бы до конца.

Я не стыжусь признать очевидное, и он получит только правду.

— Конечно, пошла бы. Я бы разделась. Могу сделать это прямо сейчас. Здесь. Перед тобой.

Хайдес оглядывается, словно проверяя, нет ли свидетелей, и только тогда отвечает:

— Мне и Гермеса, расхаживающего голым по комнате, хватает. Ещё одного голого тела я не вынесу. Так что оставь вещи при себе.

Я теряюсь, не находя, что ответить, но упорно хочу поставить точку.

— Отлично.

Гнев мгновенно исчезает, и его лицо становится абсолютно бесстрастным. Как он так легко меняет настроение?

— Можешь идти.

— Я уйду, когда захочу. То есть прямо сейчас. — Разворачиваюсь и начинаю подниматься по мраморным ступеням.

Его голос снова останавливает меня:

— Ошибаешься.

Я поворачиваюсь. Да, это не тот путь. Должна была бы уже привыкнуть. Мой взгляд цепляется за его лицо — и я замираю. Он усмехается в усы.

У меня серьёзная проблема: я не выношу, когда спор заканчивается не в мою пользу.

— И кстати, — добавляю я, — не верю, что тебе не хотелось видеть меня голой. Не знаю, как у тебя получилось соврать так убедительно или вы просто мухлюете со своими приборами, но я не верю.

Он снова становится серьёзным.

— На твоём месте я бы не продолжал этот разговор. Не думаю, что ты справишься с разочарованием.

Я скрежещу зубами. Уже сама не переношу даже звук его голоса. Делаю прощальный жест и ухожу в сторону, откуда пришла.

— Хейвен.

— Чего тебе ещё? — рычу я.

Он отталкивается от стены и идёт ко мне неторопливой походкой.

— Подумай. Что лучше: тот, кто не предупреждает тебя об опасной игре и потом из-за чувства вины останавливает её? Или тот, кто сразу говорит о риске и советует не ввязываться? — бормочет он.

Он возвышается надо мной, склонив голову так, чтобы смотреть прямо в глаза. Его зрачки — омут серой магнетики. И именно в этой близости я понимаю, почему прибор показал ложь, когда я сказала, будто в нём нет ничего, что мне нравится. У него потрясающие глаза.

— Молчание — знак согласия, — бурчит он. — Хорошенько думай над своими выборами, Хейвен. Одного золотого яблока хватило, чтобы разжечь Троянскую войну. Совсем немного нужно, чтобы оказаться в дерьме.

При чём здесь теперь война?

И как так вышло, что роли поменялись? Это ведь я собиралась уйти, оставив его одного. А теперь уже он разворачивается и уходит, подставив мне спину.

— Если я приму вызов Афины, — кричу ему вслед, — и игра обернётся для меня катастрофой… ты остановишь её?

Он не колеблется ни секунды.

— Нет.

Глава 6

Самый солнечный из богов

Образ Аполлона издавна окружён сиянием света и блеска, как у самого солнца. Юный и прекрасный, с мягкими и утончёнными чертами, он воплощает гармонию, музыку и искусства.

Барабаню пальцами правой руки по бедру, стоя в очереди к стойке кафетерия. Глаза прикованы к входным дверям. Как и у всех здесь, впрочем. Только никто не признается.

Уже два дня Лайвли появляются здесь порознь. Афродита и Гермес — вместе. Хайдес — один. Я даже пробовала подойти к нему, но ещё до того, как успела придвинуть стул, он выгнал меня.

А вот Афины и Аполлона вообще не видно. Никто их не встречал в Йеле со дня открытия Игр.

— Может, они подрались, — говорит Лиам. — И один убил другого.

— Это довольно тупая гипотеза, Лиам, — отвечает Джек, разглядывая витрину с сэндвичами.

— А по-моему, тупо, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот, — парирует он. — Вы разве не считаете? Почему Земля должна делать всю работу? Только потому, что она женщина, а Солнце мужчина? Ей и так приходится вертеться вокруг своей оси, зачем заставлять ещё и кружить вокруг Солнца?

Я не могу не уставиться на него. В голосе — чистое изумление:

— Удивительно слышать это именно от тебя.

Лиам долго смотрит на меня, серьёзно кивает. Потом вскакивает:

— А вы заметили мою футболку? Я купил её у бездомного в Мадриде три года назад. Жаль, он оказался наркоманом. И в аэропорту на меня набросились собаки — на ткани ещё остались следы кокаина. — Он вздыхает. — Наверное, стоило постирать.

Я прыскаю. Джек явно давится смехом, только чтобы не поощрять Лиама в его бреднях. Очередь двигается, и вот уже почти наш черёд.

— О, смотри, — оживляется моя соседка по комнате. — Есть любимый сэндвич Ньюта: курица, салат и помидоры. Возьму ему.

Лиам что-то отвечает, но я вываливаюсь из разговора на пару секунд. Улыбаюсь про себя, понимая, что даже я не знаю, какой сэндвич любит мой брат. А Джек — знает. Надеюсь, это не тот случай, когда «друзья слишком близкие, чтобы остаться просто друзьями».

И тут двери кафетерия распахиваются, и в зал заходят пятеро. Все Лайвли. Хайдес, Гермес, Афродита, Аполлон и Афина.

Первые трое занимают места. Когда Аполлон придвигает стул рядом с Хайдесом, Афина его останавливает. Брат и сестра в упор смотрят друг на друга, и кажется, будто вся комната перестала дышать, лишь бы не пропустить хоть одно движение.

Афродита тянется к сестре и что-то шепчет, но Афина даже не моргает. Лишь качает головой. Аполлон не возражает, не злится, ничего. Просто проходит мимо и ищет себе другой столик. Садится за свободный столик на четверых у стены, скрестив руки.

Мой взгляд тут же ловит серые глаза Хайдеса. Он уже смотрит на меня. Я хмурю брови в немом вопросе. Он пожимает плечами и снова отворачивается, как делал все последние два дня.

— Она выгнала Аполлона со своего стола! — шипит Лиам. Достаёт из заднего кармана кошелёк. — Какая мощь! Сегодня же напишу ей ещё одно стихотворение.

— А мне его жалко, — бормочу.