Враг моего сердца - Елена Сергеевна Счастная

она тут же его забыла бы. А теперь всё виделось совсем по-другому. Елица медленно вытянула клинок – и мелькнула в голове шальная, почти безумная мысль.

– Ты ж княжна, а не воин, – буркнула за спиной Сновида, словно отголосок внутренних сомнений. – Даже если повезёт тебе сильно, убьёшь ты его. Что дальше-то делать станешь?

Елица отложила кинжал в сторону. Прятать она его не станет далёко – на пояс повесит завтра. Так ей будет немного, да спокойнее.

– Пусть я и не воин, а обращаться с ним меня учили.

Волхва фыркнула недоверчиво. Конечно, никто кметя из княжны не воспитывал. Но она, бывало, напрашивалась на уроки к Отраду: покажи, мол, самое простое, чем себя защитить можно. Ведь времена неспокойные. Братец учил, но посмеивался, конечно – она и сейчас как будто видела перед собой его лукавые, материнского разреза, глаза. Он был очень на неё похож: и рыжеватыми прямыми волосами, что на солнце становилось будто бы медными, и высокими скулами, и тонким, с лёгкой горбинкой, носом. Княжич был красив: все девицы, с кем рядом проходил, аж дышать забывали. И позови любую – побежала бы, не оглядываясь за ним. Но вот не успел жениться, хоть отец и стращал его, гневился, что молодость свою на ратное дело лишь тратит. Битвы битвами, говорил, а без жены, без наследников воин – только меч один, железка заострённая – в землю ляжет, и никто о нём не вспомнит больше. Останется после только ржавчина да полоски истлевшей кожи. Отрад слушал и соглашался даже, а всё равно поступал по-своему.

Так и случилось: сомкнулась над ним курганная земля, потолкуют теперь люди о его доблести и силе, повздыхают о безвременном уходе – да и забудут. Только Елица помнить будет до самой смерти.

Вечером, как начало смеркаться, пришла Веселина. Остановилась у порога, робко переминаясь. И как будто все слова позабыла, которые сказать хотела. Словно знание о том, что Елица – княжна – всё изменило в их дружбе, а может, и испортило вовсе.

– Посидишь нами в беседе сегодня? – заговорила, наконец. – Или не положено тебе?

Елица составила на стол горку вымытых после вечери мисок и улыбнулась.

– Посижу, конечно. Не говори глупостей.

Сновида одобрительно закивала. Её как будто и саму начала одолевать некая печаль. Неужто жалко стало с Елицей прощаться после того, как бок о бок они пять зим прожили? А казалось ведь, что старуха, точно сучок на поваленной берёзе, высохла, не осталось в душе ничего, кроме житейской суровости и связи с Макошью, которой она верно служила уж много лет.

Елица собралась: напоследок успеет ещё хоть что-то напрясть – и вместе с Веселиной дошла до беседы. Подивилась ещё, что кругом так тихо: ни гуляний сегодня, ни шума, обычного для разгара Комоедицы.

В избе уже ждали другие девицы – и расступились в стороны, давая присесть на самое лучшее и светлое место. Поглядывали с интересом и опаской, будто первый раз увидели. Только Веселина грустила больше. И как закрутилась привычная для посиделок работа, девушки понемногу начали спрашивать, а как княженке раньше жилось, и что теперь будет, как она с княжичем остёрским уедет?

О жизни своей она рассказывала, что не особо она от их отличалась. А вот о том, что теперь с ней станется, и сказать было нечего.

– Дык что будет, – дёрнула плечом Луша. – Выберет себе кого из княжичей да и замуж выйдет. А то и силой уведут. Они теперь здесь хозяева. Захотят – любую из нас в сарай сведут своим воинам на потеху.

Веселина и нос сморщила.

– Ой, ну тебя! Скажешь тоже. Сказал ведь княжич, никого не тронут. А вообще… Страшно это, Лушка, – укорила её. – А то ты не знаешь, что о них говорят. У одного любая жена в родах умрёт. А второй и сам будто мёртвый: ни любить не может, ни дитя зачать.

– А вы чего это меня замуж уже выдали? – Елица рассмеялась, пытаясь увести разговор в другую сторону. – Я ни за кого из них идти не собираюсь.

Уж меньше всего ей сейчас хотелось о Светоярычах говорить. Хоть и на душе от мыслей о них неспокойно делалось.

– А то не пойдёшь, ежели прикажут, – не унималась Луша. – Вдовства твоего срока уж мало осталось.

– Ты бы не злобствовала попусту, Лушка, – буркнула другая девица, молчаливая и терпеливая всегда Горина. – Радоваться тебе надо. Денко твой ненаглядный снова свободен окажется. А ты всё не успокоишься.

– Свободен останется, и что? – упрямо возразила та. – Она ж так ему под кожу въелась, что не выдрать теперь. Кабы не зачах.

Но не успела ещё Елица что-то на это ответить, как ввалились в беседу и парни. Талая земля скрыла звуки их шагов, а потому девушки даже вздрогнули, как скрипнула дверь и ворвались их голоса вместе с ними. А вид у каждого из них был такой загадочный, что впору встревожиться. Но на удивление, никто разговоров о приезде остёрского княжича не завёл – и за то Елица была им благодарна. Денко оказался на нынешних посиделках необычайно молчалив. Всё сидел да лишь зыркал то ли обиженно, то ли и вовсе зло. А нечего было поперёк старших в перепалку с Леденом лезть. Тот нос ему быстро утёр, а сын старейшины этого стерпеть не мог.

Разошлись поздно. Прошли всей гурьбой через весь, провожая Елицу до калитки. Думала она, признаться, что Денко хоть что-то на прощание скажет, но тот и рукава её не коснулся. Что ж, раз так решил расстаться, может, и насовсем, то его право.

Сновида уже легла: только глянула коротко сквозь сумрак, сощурившись от света разожжённой на столе лучины – и отвернулась вновь. Елица заснула нынче до странности быстро. И утром встала ещё затемно, от чего-то боясь опоздать, хотя и ясно, что без неё княжич не уедет. Да как бы промедлениями новых бед не вызвать. Сновида собрала в дорогу хороший туесок с зерном разным, из которого всегда кашу сварить можно. И мяса вяленого положила, и масла горшочек. Ехать не слишком долго, но и неблизко тоже. Вряд ли в Лосиче в дорогу княжичу не дали провизии на всех. Да и на пути в любой веси княженке помочь не откажутся. Только от этого душевно собранного туеска всё равно так тепло внутри стало. Елица обняла волхву на прощание, надеясь, что свидеться с ней ещё сможет.

– Я обряд тебе небольшой на дорогу справила, Макошь за тебя попросила, чтобы берегла от беды, – забормотала Сновида, поглаживая её по спине. – Стерегись ты сокола этого. Холодом своим опалит хуже огня. Но