Приятный кошмар - Трейси Вульф

Колдер, в круглой вязаной шапочке в стиле девяностых и в солнцезащитных очках. Она не выглядит такой испуганной, как две остальные, а просто смирившейся. И грустной. Такой грустной. Сейчас она так непохожа на ту девочку, которую я видела на центральной аллее, что это разрывает мне сердце.

– Все будет хорошо, – повторяю я, простирая к ним руки.

– Что будет хорошо? – спрашивает Эмбер.

Я не отвечаю, потому что как только мои руки касаются трех призраков, они сливаются в один. И сразу же физическая боль в моем теле проходит. И впервые я понимаю, что видела одну и ту же женщину в разные периоды времени.

И тут мне все становится ясно. Она всегда хотела, чтобы я это увидела. И впервые я действительно понимаю, что к чему.

Она потеряла одновременно и свою жизнь, и своего ребенка. И этим ребенком была я.

Меня пронзает шок, мои колени дрожат, сердце колотится так, будто вот-вот выскочит из груди. Все это время, все эти годы я ничего не знала. Ничего не знала.

Я моргаю, и призрак бледнеет и исчезает, а крошечного младенца со сморщенными пальчиками и щечками, покрасневшими от плача, отдают молодой женщине. Младенец – мне так трудно представить, что это я, но в глубине души я знаю, что так оно и есть, – сжимает крошечной ручкой палец с ногтем, накрашенным кроваво-красным лаком. У меня падает сердце, потому что меня пронизывает новый шок. Эта рука принадлежит моей матери. Нет, не моей матери. Женщине, которая вырастила меня. Камилле.

Но тут ее рука сжимает мою ручку, она поднимает меня к своей груди и осыпает мою головку нежными поцелуями, а по щекам ее ручьями текут слезы. Она шепчет:

– Несмотря ни на что, я буду оберегать тебя, и здесь ты будешь в безопасности.

И тут же эта картина – эта мерцающая сущность – бледнеет и исчезает.

– Кто плачет? – в голосе Моцарт звучит еще большее беспокойство, чем несколько минут назад. – Она чем-то сокрушена.

Луис, Саймон и Реми включают свои фонарики, и когда направляют их свет на источник этих звуков, до меня доходит, что это плачу я сама.

Призраки исчезли, и это плачу я, ибо мое только что исцелившееся сердце, снова разбито.

Моцарт ахает и бросается ко мне, но Джуд преграждает ей путь, нежно положив руки мне на плечи и серьезно посмотрев мне в глаза.

– Что тебе сейчас необходимо? – спрашивает он. – Что я могу сделать?

– Давай просто закончим это дело. Мне необходимо, чтобы все это завершилось.

У меня все еще есть вопросы, которые требуют ответов, но, если я расклеюсь, это не поможет мне их получить. У меня будет достаточно времени обдумать то, что я узнала, позднее. А сейчас нам необходимо только одно, чтобы этот кошмар прекратился.

– Я рядом с тобой, – говорит он и берет меня за руку. – Давай разберемся с этим делом.

Я оглядываю погреб, не скрывая того, что делаю это, чтобы избежать устремленных на меня обеспокоенных взглядов, и вдруг замираю, заметив, что кое-что здесь не так, ужасно не так.

Все банки, которые прежде были аккуратно расставлены на полках, теперь опрокинуты. Некоторые лежат на полках, другие валяются на земле, третьи разбиты на куски. Однако общее у них всех одно – все они откупорены, и их крышки в беспорядке разбросаны по полу.

– Должен сказать, Джуд, что хозяин из тебя неважный, – прикалывается Саймон, и тон у него напряженный, хотя он и пытается говорить как обычно.

Но Джуд этого даже не замечает. Он слишком занят, оглядывая нанесенный ущерб.

– Это сделал не он, – говорю я и сжимаю его руку. – Когда я была здесь вчера, все они были аккуратно расставлены на полках.

– Как ты думаешь, это сделал шторм? – спрашивает Моцарт, но в ее голосе звучит сомнение.

– Я думаю, это сделали Жаны-Болваны, – отвечаю я, чувствуя, как меня пронизывают ужас и гнев. – Я видела вчера, как здесь шнырял Жан-Люк.

Я не даю себе труда рассказывать о том, что, войдя сюда, Жан-Люк каким-то образом исчез – сейчас это неважно. Важно другое – Джуд, и что это значит для него.

– Эй, – говорю я, пытаясь оценить его душевное состояние. – Ты в по…

– Нет, – рычит он голосом, которого я никогда не слышала у него прежде. – Я совсем не в порядке.

Но вместо того чтобы сказать что-то еще, он направляется к последней полке. Здесь, на самом верху стоит одна-единственная банка, и только она все еще закрыта крышкой.

Я хочу спросить его, что это, но прежде, чем успеваю это сделать, Джуд берется за ее верх и тянет на себя. Когда он это делает, потолок раскрывается, и сверху медленно выдвигается еще одна лестница.

– Какого черта? – восклицает Луис, одновременно возбужденно и гадливо. И я понимаю почему.

Луис, Ева и я проверили каждый уголок и закоулок этого погреба, но нам не пришло в голову осмотреть потолок. Да и справедливости ради, кому бы это вообще могло прийти на ум? Это же погреб, в котором когда-то хранились корнеплоды. Кто встраивает что-то в потолок помещения, целиком находящегося под землей?

Джуд не отвечает, а просто молча взбегает по лестнице. И пригибается, не добравшись и до ее половины.

Я начинаю подниматься вслед за Джудом, пока остальные толпятся с лицами, на которых написаны недоумение и любопытство.

Но мне еще далеко до самого верха, когда он восклицает:

– Черт! – и начинает спускаться.

Я еще никогда не видела Джуда таким – он настолько вне себя от ярости, что не может сказать ничего внятного.

– Что там? – спрашиваю я, желая осмотреть все сама.

Но он уже протискивается мимо меня, явно не в себе.

– Еще банки, – коротко бросает он.

– И они тоже открыты?

– Все до единой, – рычит он.

– Ты же понимаешь, что это значит, не так ли? – спрашивает Реми, когда мы оба спускаемся на землю.

– Это значит, что мне следовало прикончить также и остальных троих, когда у меня была такая возможность, – небрежно бросает Иззи. Но в ее обыкновенно холодных глазах пылает ярость, которой я никогда не видела в них прежде.

И я ее не виню. Если бы кто-то из Жанов-Болванов появился здесь прямо сейчас, ей бы пришлось встать в очередь, потому что я более чем готова прикончить всех их сама.

То, что они сделали здесь, немыслимо. То, что они сделали здесь, это, это… Для того чтобы описать это, даже нет подходящих слов.

– Они выпустили кошмары на волю, – Джуд произносит вслух то, что мы уже поняли, думаю,