Ее бешеные звери - Э. П. Бали

зрачки расширяются. Он моргает раз, затем второй.

— Мне нужно убить его, — говорит он.

— У тебя есть приказ, — резко говорю я. — Ты дал мне клятву на крови. Никто не тронет эту свинью.

Несмотря на мой ровный, жесткий тон, моя акула бьется в ужасном, горьком осознании, когда мы понимаем, что все подозрения Лайла оказались верны.

Ксандер уводит оцепеневшего Йети прочь, Дикарь страхует его с другой стороны, а остальные наши звери следуют за ними на всякий случай.

— Я почувствовал это в наш первый раз, — в моей голове раздается голос Лайла. — Всякий раз, когда я оказываюсь внутри нее, я чувствую ее силу. Она выплескивается и выплескивается наружу. Вот почему она впала в это состояние фуги.

Я не отвечаю.

— Ты не хочешь это признавать, да?

Признавать что, блядь?

Что Аурелия защищала не только себя? Все это время. Что она защищала от ментальных атак всю школу?

Сначала я подумал, что школа пробудилась, и древняя драконья магия восстала, чтобы защитить обитель старых повелителей драконов. Сила, золотая, необъятная и дикая, как будто проснулось что-то древнее. Как будто что-то недоступное нашему пониманию.

Но это всегда была только ее сила Костеплета. Дикая, мощная и… защищающая. Она защищала нас всех от ментальных атак. Всю Академию. Своих друзей. Нас.

— Вот почему она всегда опустошена, — вот и все, что я говорю. — Почему она всегда нездорова.

— Твою мать, признай уже это, хладнокровный ты ублюдок, — говорит Лайл. — Она все это время защищала нас от Змеиного Двора. Защищала тебя.

Глава 65

Аурелия

Коннор спешит с Минни в наше общежитие.

— Что за хрень? — рыдает Стейси на бегу. — Что за хуйня только что произошла?

Никто из нас, даже Тереза, ничего не говорит, потому что что тут скажешь? Минни жива, но выглядит не очень. У меня руки чешутся ее исцелить. Но когда моя магия устремляется к ней, оказывается, что исцелять нечего. Я не могу помочь ей с этой раной. Которую сама ей и нанесла. От отвращения к самой себе у меня к горлу подступает желчь.

Лайл встречает нас по дороге в общежитие с серьезным, сосредоточенным выражением на ангельском лице.

— Что… — он замечает Минни, и его лицо смягчается.

Мы все начинаем говорить одновременно.

— Я видел, что произошло, — сухо говорит он, прерывая нас и протягивая руки. — Позвольте мне…

— Нет! — рявкаем мы вчетвером.

— Используйте свой телекинез, — мягко говорит Лайл, наклоняясь, чтобы заглянуть Минни в лицо. — Так будет аккуратнее для ее тела.

Мы вчетвером берем себя в руки, и Сабрина, Стейси, Коннор и я используем наш коллективный телекинез, чтобы поднять Минни в воздух и бережно отнести ее в общежитие. Лайл крадется вслед за нами до самой нашей комнаты, где мы укладываем Минни на кровать.

— Согрейте ее, — говорит Лайл, стоя в дверях.

Мы не говорим, что Коса уже сообщил нам об этом.

— С ней все будет в порядке? — спрашивает Стейси, заламывая руки, когда я забираюсь в кровать Минни и прижимаю ее к своей груди. Ракель скидывает обувь и садится в ногах, натягивая на нас покрывала.

— Она дрожит! — восклицаю я в панике, наблюдая, как моя лучшая подруга сворачивается в позу эмбриона рядом со мной, дрожа, словно от холода.

Тереза кладет руку на голову Минни, проверяя температуру.

— Я никогда с таким не сталкивалась.

Сабрина подходит к панели на стене, чтобы увеличить температуру в комнате.

— Это не поможет, — тихо говорит Лайл. — Ее выздоровление теперь зависит только от нее, — и с нежностью, от которой у меня слабеет сердце, Лайл подходит к алтарю Минни и чиркает спичкой. Он зажигает свечу и поджигает ароматическую палочку, вставляя ее в подсвечник в виде полумесяца.

— О Богиня, — произносит Стейси хриплым голосом. — Почему она никогда не говорила нам, что она его регина?

— Я ее совсем не виню, — говорю я мертвым и пустым голосом. — Ты его видела? Я бы сделала…

Но я ведь сделала то же самое. В настоящее время я делаю то же самое. Стейси смотрит на меня влажными глазами и кивает.

— Да, я понимаю.

Лайл поворачивается, чтобы посмотреть на меня, пока я отчаянно цепляюсь за дрожащее тельце Минни. Его янтарные глаза мерцают, отражая какую-то мысль, и у меня в голове возникает вопрос: думал ли он когда-нибудь об этом? Думал ли кто-нибудь из них официально отвергнуть меня?

Несмотря на то, что они пытались передать меня моему отцу с твердым намерением убить, они никогда не били меня так, как Титус ударил Минни и заставил ее истекать кровью. Они никогда не кусали меня, чтобы причинить вред. Они также не унижали меня публично. Они были злодеями с… принципами.

Затем, к моему удивлению, заместитель директора подходит к кровати. Тереза отходит в сторону.

Минни бессознательно напрягается в присутствии другого анимуса, и я задерживаю дыхание. Но Лайл лишь нежно проводит костяшками пальцев по моей щеке, и его голос становится тихим и хриплым, как будто он разговаривает сам с собой.

— Береги ее. Напомни ей, ради чего она должна жить.

Я поворачиваюсь к своей лучшей подруге, бормоча что-то в ее волосы и надеясь, что она меня слышит.

— Ты важна, Минни. Ты важна для меня, и ты важна для всех нас. Я даже думаю, что ты важна для Дикаря. Он неравнодушен к тебе, ты знала? Возможно, это из-за волшебного хлеба, или, может быть, из-за того раза, когда ты повалила его на землю, чтобы спасти меня.

Ракель и Коннор тихо смеются сквозь слезы.

Я крепче прижимаю свою подругу к груди и молюсь.

Глава 66

Лайл

Десять лет назад

Вполне уместно, что моя брачная метка спустилась с небес в пролитую кровь и горела в ней, неудержимая и необузданная, несмотря на окружающую ее тьму.

Я ползу на четвереньках по красной пыльной земле, как животное, спасающееся от неизбежной смерти, и вдруг вижу какое-то мерцание. Это лужа крови, достаточно глубокая, чтобы она еще не свернулась и не высохла в суровом зное пустыни. Я подползаю к ней и смотрю. В ней отражается не что-то чужеродное, а я сам. На моей человеческой плоти появился только что выкованный в звездном горниле и запечатленный на новой коже череп, окутанный пятью лучами света.

— Я не один, — удивленно шепчу я.

Когда у человека ничего не остается, он может превратиться в животное. Зубы и когти, ненависть и страх. Но он также может стать кем-то другим. Кем-то, кто жаждет быть чем-то большим, чем он есть. Я больше не верю в