Артём+ Элла= приключения по эпохам. - Людмила Вовченко

Считаются по головам, а по факту груз — в двойном днище. — Он наконец поднял глаза, перевёл взгляд с Артёма на Эллу, задержался, кивнул коротко. — Кузина? Красиво держит спину.

— У нас так принято, — сухо кивнула Элла.

«Гуси — значит, контрабанда», — подумал Артём. — «По условию задания у нас — ладья на жетоне. Значит, артефакт — на воде, в цепочке поставок. Не в храме, не в библиотеке — в складе. Ищем не бесценную вазу — ищем документ. Или знак, дающий доступ. Ключ от знания».

Писец расправил пальцами восковую табличку:

— Что вам нужно?

— Подтверждение на осмотр партии с зерном и птицей, прибытие с Тиры, — Артём говорил легко, как будто прочитал это вчера. Вовремя пойманное «наугад» превращало чужой мир в родной.

— Караван Ламприя? — писец задумался, покосился на свёрнутые папирусы. — У вас — доверенность?

— У нас — голова, — вмешалась Элла. — Может, по ней быстрее?

Писец улыбнулся впервые — коротко, по-служебному:

— Быстрее — не будет. Будет верно. — Он ткнул палочкой в медную тарелку рядом. Та звякнула. — Возьмите жетон инспектора. И смотрите под дурака. Слишком умных Ламприй не любит.

---

Ламприй оказался толстым и блестящим, как свежая рыба. Он стоял у навеса, где два раба пересчитывали гусей, держа их за лапы; гуси кричали возмущённо, каждый — как маленькая флейта. За спиной Ламприя темнел корабельный чрево — видно было, как по трапу уходит внутрь парень с кожаным мешком.

— Кто вы? — спросил Ламприй, не любя вопросы.

Артём показал жетон инспектора — медный, с выбитым парусом. Ламприй прищурился: жетон — настоящим. Даже если подделан, он спорить не станет — в порту жалобы любят меньше, чем вонь тухлой рыбы.

— Осмотр, — сказал Артём. — Ненадолго. Наша задача — убедиться, что ваши гуси — гуси.

— Они гуси, — поправил его Ламприй мёд в голосе ложкой. — И зерно — зерно.

— Прекрасно, — кивнул Артём. — Тогда смиритесь на минуту с тем, что я потрогаю ваше зерно.

Элла едва не захохотала — и вовремя прикусила губу. Толстые пальцы Ламприя сжались на рукояти ножа, но тут же разжались: нож у портового надзирателя — как эполет — больше для имиджа.

На трапе пахло мокрым деревом и сеном. Внутри было сумрачно и жарко; воздух стоял шафрановой пылью — зерновой мелкой мукой, в которую ты вдыхаешься по локоть. Элла шла первой, мягко отодвигая мешки. Её плечи работали как рычаги, бёдра — как куканы. Она выглядела как женщина, которой не нужно, чтобы ей помогали — и поэтому все мужчины поблизости инстинктивно хотели помочь.

— Смотри сюда, — тихо бросила она.

Под одним из мешков — настил. Под настилом — узкий короб, чем-то пахнувший сладким и аммиачным одновременно. Элла подняла крышку рукоятью ножа — внутри лежали скатанные тёмные полоски и тонкий бронзовый перстень с врезанным знаком ладьи.

Полоски оказались папирусом, смазанным каким-то составом от плесени и глаз. На краях — киноварные метки. Пальцы Артёма почти зазвенели.

— Корабельный журнал, — шёпотом. — Но не обычный. Это — список «внешних» грузов, не проведённых по протоколу. Кто вошёл в город, что вынесли из города… Боже.

— Библиотека хочет его обратно, — так же тихо сказала Элла. — И перстень тоже. Это «ключ». С ним проходят мимо «перьев»: пропуск любых пернатых — и любых бумаг.

Зашуршали мешки у входа: кто-то возвращался. Элла вернула крышку, спрятала журнал за пазуху, а перстень без церемоний сунула Артёму на большой палец — тот лёг, как будто поджидал именно эту руку.

— Уходим как вошли. Без трупов, — едва шевеля губами, сказала она.

— И с шуткой, — ответил он так же тихо, — чтобы запомнили шутку, а не нас.

Они вышли к Ламприю. Тот стоял, как гора из сала, и смотрел так, будто умеет считать людей по их молчанию.

— Ну? — коротко.

— У вас очень умные гуси, — улыбнулся Артём. — Они умеют читать. По зерну.

Ламприй сморщился.

— А зерно у вас умеет летать, — добавила Элла уже ледяным тоном. — Мы отметили это в журнале инспекции. Хотите копию?

В этот момент рядом пронёсся мальчишка с корзиной инжира, споткнулся, выронил парочку плодов Ламприю под ноги. Тот ругнулся, наклонился — и, когда выпрямился, их уже не было. Растворились в порту, как любой шум. «Запомнили шутку. Не лица», — отмечал внутри Артём, на ходу ускользая в узкий проём между складом и навесом.

---

Они не побежали. Идти быстро — значит сказать «я спешу». А они были люди, у которых всё в порядке. Свернули к внутреннему дворику — там, где на верёвках сушились полосы ткани: красный мареновый, индиго, желтокуркума. Элла остановилась, как будто выбирает платок. Артём встал рядом и позволил себе один роскошный вдох — с солью, плесенью папируса и едва уловимой горечью смолы.

— Раз, — сказала Элла не голосом, а мышцей, — и два.

Они шагнули вместе — и стеклянная тень Библиотеки пролилась на ступени. Мгновение липкого света — и вместо сырой кладки — прохладный белый камень. Дверь, которую они толком ещё не научились видеть, закрылась за спиной без звука.

Матрона ждала у тумбы, как будто просто встала здесь десять минут назад размять спину. В руке у неё была длинная бронзовая шпилька с тонкой резьбой — «клинок для шифра».

— Покажите, — спокойно.

Артём развернул папирус на столе под лампой, придерживая края резиновыми лентами — библиотечное «чудо», что не оставляло следов. Знаки проявлялись, будто медленно всплывали: чёрные линии, как тростниковые тени; киноварные точки — как кровь пчелы на белом. По левой кромке шёл ряд крохотных отметок — вторая система: «когда», «кто», «зачем».

— Это не просто список, — сказал он почти благоговейно. — Это протокол горизонтальной власти. Кому ушли книги из частных коллекций, кто увёз таблички, кто купил фрагменты надписей… Это сеть Ламприев. И перстень — их печать.

Матрона кивнула:

— Перстень — Библиотеки. Подаренный в другое время для доброй работы. Повернули в дурную. Мы повернули обратно.

Элла стояла рядом, руки на столе, предплечья — как тонкие рычаги, на коже — крошечные песчинки портовой пыли, которые здесь выглядели почти смешно — драгоценной грязью. Она смотрела не на идеальные ряды знаков, а на то, как свет ложится на лицо Артёма: уголок