Евсения - Елена Саринова

отмахнулась я как от мухи, от тихого, постороннего звука, пытаясь сосредоточиться на будущем двух влюбленных. — «Что с ними будет, мы… Да что ж это!» — не выдержав, вновь развернулась к заторным подводам и зашарила глазами в поисках источника этого заунывного ушного «зуда».

Шел он из самой ближней ко мне подводы, видной с этого места достаточно хорошо. И был похож… на тихий плач. Детский, тоскливый. Так не ноют, когда просто пытаются привлечь к себе внимание старших, а только лишь от безысходности. Да что же это?.. Ответ обнажился тут же. Потому как очередь досмотра дошла до этой самой крайней подводы. Сначала подошли к ней вразвалочку два наемника с охранными бляхами на потрепанных куртках, а следом за ними подоспел и сам хозяин подводы, суетливый мужичёнка с заткнутым за пояс кнутом. Он же, после властного кивка одного из блюстителей, с явной неохотой, отдернул в сторону дерюгу. Под ней оказалась небольшая клетка из буковых тонких штакетин, а внутри ее на яркий свет и людей моментально ощерилась молодая взъерошенная волчица, под передней лапой которой комочком затих маленький серый детеныш. Вот он то и плакал так жалобно все это время.

Наемники, разом отпрянули от рычащей мамаши, потом, опомнившись, переглянулись между собой и затянули свою обычную песню, количество куплетов в которой зависело лишь от практичной смекалки мужика. Но, тот, судя по реакции, либо в дороге уже издержался, либо смекалкой этой и вовсе не обладал, начав в ответ им свою:

— Да что же вы, добрые люди? Я по всем правилам зверей перевожу. И выловил их, где положено, не в хозяйских угодьях. У меня в свидетелях — Макарьевский егерь. И расписка от него есть.

— И что нам с твоей расписки? — хмыкнул, обнажив щербину между зубов, один из наемников. — Так, если ты все правила знаешь, то знать должен, что тварей таких опасных в железных клетках перевозить надо. А, вдруг, она перегрызет твои трухлявые сучки и народ покусает?

Кумушки, навострившие уши, но с мест своих предусмотрительно не сдвинувшиеся, хором охнули, чем ввели зверолова во временное замешательство, но, вскоре он вновь развернулся, продолжив вялую беседу. Но, я их больше не слыхала… встретившись глазами с затравленным волчьим взглядом… Весь мир вокруг тут же оплыл, став лишь туманными краями узкого коридора меж нами. И последнее, что я уловила извне, было темное пятно жилета мужчины, заинтересованно вышедшего на середину моста.

«Помоги мне… Помоги мне»

«Помочь тебе?.. И что дальше?»

«Помоги мне. Я знаю закон… Проси»

«Обещай, что не будешь мстить»

«Мстить?»

«И не делай вид, что меня не поняла. Время уходит»

«… Обещаю… хранительница двух стихий»

«Отойдите в сторону»

Бук — сильное дерево. Самое сильное из всех, известных мне, хотя не растет в наших лесах. Он и мертвый, еще долгие годы хранит свою живую мощь. А этот был мертв всего несколько месяцев. Материнская любовь тоже сильна. И тем ранним росистым утром молодая волчица сама дала себя изловить вслед за пойманным в хитрую ловушку детенышем. Последним, выжившим из первого ее, неудачного помета. Я же была дриадой лишь на половину… «Хранительница двух стихий», так она меня назвала. Мне бы с одной совладать… Да еще на таком расстоянии…

Треск переломившегося дерева раздался лишь, когда вырвавшаяся на свободу мать с волчонком в зубах лбом выбила две основательно подпорченные мной штакетины. В длинном прыжке она приземлилась в аккурат перед примотанным к перилам конем, заставив взвиться того на дыбы и первое что я увидела, возвращаясь в окружающий мир из своего «тумана», были стертые подковы на двух передних копытах, зависшие прямо над моей головой… А потом новый треск, с обжигающей спину болью… и падение…

Вода. Грязная, мутная речная вода. Я сплевывала ее в примятую береговую осечу, с отвращением скрипя песком на зубах и краем глаза следила за неподвижно раскинувшимся на спине мужчиной… И какой дятел ему в лоб настучал, что именно так надо спасать дриад? Вообще, кого-то спасать… Он меня что, спасать ринулся?..

— Эй, ты… О-о-о, жизнь моя, пожухлый лист. Возись теперь с тобой, — и, откинув за плечо мокрую, с развязавшейся тесемкой на хвосте косу, склонилась над окровавленным телом незнакомца…

Летели мы с моста почти в обнимку, правда, недолго и я еще успела отметить, что умудрилась пробить собственной спиной широкие доски перил. Ну, спасибо Ольбегу и его бестыжим мостостроителям. Потому как, если б дерево оказалось качественным, то припечатал бы нас обоих жеребец своими копытами к тем доскам намертво. А так, лишь «попутчику» моему досталось. Но, это дошло до меня уже в Козочке, сквозь мутную воду узрев, как он камнем идет ко дну, распуская около себя широкой красной лентою кровь. И мигом оценила мужика шансы: если выволочь его на берег и спровадить на попечение местных лекарей — почти нуль. Если попытаться самой — гораздо больше. Только глаза не забыть «отвести» всем остальным на мосту и особенно тому, с щетиной, уже изготовившемуся сигать следом за нами в перильный пролом. Ну-ну, пусть пока поныряет… в этой мути…

— И как меня там батюшка Угост учил?

Вначале следовало осторожно выдернуть из правого бока мужчины толстую щепу. Хотя, «осторожно» и «выдернуть» в моей пульсирующей от пережитого голове ну никак вместе не сочетались… В результате получилось лишь «выдернуть». Но, раненый даже не застонал… Теперь свести руками края сочащейся кровью раны и «пустить туда жизнь», тонкой светящейся изумрудом струйкой через ладони… Ага. Кажется, с большим трудом, но, получилось, однако, шрам на память все ж останется…Теперь расстегнуть жилет и…

— А это что за «свечка(2)»? — овальный золотой медальон с выгравированной на нем сидящей птицей блекло мерцал сейчас на груди мужчины, создавая мне ощутимые помехи в диагностике. — Ага… Да ну тебя, — безжалостно разорвала я цепочку и откинула «свечку» в траву. — А я-то думала, что совсем неумеха. А ты мне тут устроил скачки с препятствиями… Вот оно что. Поэтому ты едва дышишь, — и вновь приложила ладони к отбитой конскими копытами мужской груди…

Подняла я глаза лишь, когда незнакомец впервые после падения с моста с хрипом вдохнул в себя воздух. А потом уже тише, но ровно задышал, дернув несколько раз сомкнутыми веками. Поднялась неспешно на ноги, отжала в сторону тяжелую косу (конец красивой прическе) и, поправив сумку на бедре, взглянула на него в последний раз, будто стараясь запомнить. И уж потом залихватски свистнула, тут же нырнув меж высоких кустов брушеницы… Только коса отжатая просвистела.

— А ведь,