Один из многих - Егор Уланов

ужасно испугавшись, отвечал редактор, — искренне говорю. И не потому, — губы его сжались смущенно, — не потому, что мы были беспечны… а вы видали…

— Верю вам, — соглашался Дмитрий, еще держа руки скрещенными на груди и глядя на Елену, блиставшую среди гостей.

— Я с вами согласен, — уверенно проговорил Пальцев, взглянув из-под седых бровей в сторону четы Комкиных… — Вы выразили совершенно верно! Но допустили непростительную ошибку…

— Какую? — без интереса вопрошал юноша у старца…

— Не смешно ли обвинять лжецов во лжи при их же толпе? И не странно ли объявлять им истину, надеясь на согласие и вразумление?

— Так сказали бы свое слово, раз вы такой умный и профессиональный журналист! У меня были бы сторонники.

— Вы знаете, я перебитый человек, — без игры или другого притворства отвечал старик. — Как изломанный сустав, я могу с легкостью обратиться в любую сторону. А все оттого… Дмитрий, поймите, впервые в жизни я исповедаюсь… но все же оттого, что в первой молодости стал я бунтовать и все советское презрительно отвергал, и листал «Самиздат», и грезил, знаете ли… Оттого и пошел на журфак. Оттого и стал лезть везде. Думаю, с фигой в кармане пройду, притворюсь, а там, как возможность появится, как дам со всех орудий. Как рубану правду матку! И конец лжи, а будет царство правды. И на обломках самовластия! Да что уж… К 30 годам и правда заимел я успех, колонки в газетах, влияние. Но как-то не к месту бунтовать. Ремонт делать, новую машину только взял, родителей на море свозил. Да и власть теперь уж показалась совершенно обычной, бытовой такой штукой, что без нее уж никак, а по-иному вряд ли выйдет. И тут раз. В один миг все рухнуло. Без меня. Без моей правды. И со всех сторон обличительные тирады, которые я в юности репетировал. И я побежал за паровозом. И сам громче всех стал хаять и блажить. Сам, понимаете ли, разжег внутри ненависть, которой уж больше не было. И десять лет кряду с пеной у рта помоил прошлое и восхвалял настоящее. Эти десять лет принесли мне деньги необычайные. Но знаете, надломилось внутри. От себя-то не скроешь. Ведь смирился, понял, а потом делаешь вид, что боролся всю жизнь. А притом вокруг дефолты, разруха, бандюки — вся каловая грязь на поверхности. Может, лучше оставить как было? С кем я тогда сражался?

Словом, ностальгия началась и сомнение… А на беду, к власти пожаловали другие и начали потихоньку выкручивать мнения о прошлом сначала в нейтральную, а затем и в положительную сторону.

Редакторы и издания, вы сами знаете, за государственный счет кормятся. И быстро все переменилось. Лет за пять. Кто-то ушел в частники. Кого-то смяли. Я вынужден был печатать оды по советской нашей силе. А самое главное, что и сам при этом чувствовал почти тоже.

И теперь вовсе я не знаю, были ли у меня убеждения, да какие они… Я просто стал делать то, что велят. Ругать, что велят. Хвалить, что велят. А кто велит? Публика. Партия. Бизнес. Администрация или бандиты, не одно, так другое. И теперь я сломанный сустав: выверни меня в одну сторону — покорюсь, выверни в другую — хрустну да вывернусь. И в этом смысле все я про себя понял…

Поэтому, Дмитрий, не ищите моей поддержки. Я, может, и понимаю, о чем вы, может, даже согласен, да только если мне скажут… то все газеты, все телеграмм-каналы, боты, агенты и, словом, все, все, все это обрушится на вас. И я равнодушно посмотрю, как вас пожирают. Вам это говорю, как человеку умному.

И Пальцев с умилением глядел на картину с Мадонной и Христом, что стояла в отдалении. Не так он был и близорук.

— Спасибо за предупреждение… — иронически заметил Дмитрий и отошел.

«Только не надо умывать руки! Ты не Пилат, а обычный старик…» — шептал он, опять глядя на Елену, которая, казалось, была всем довольна, жила просто и легко и от этого выглядела еще прекраснее. Разве нет счастья в принятии? Разве покой не лучше? «Пора уходить, — решил Дмитрий, — здесь все потеряно… видимо, так и хотел».

И взгляд его был замечен мужем. Толпа загустилась. Был круг единый. Дмитрий пробирался к выходу и был уж возле передней, минуя строй гостей. Кардов следил за женой исподтишка, и Елена вдруг вышла из роли, со вздохом оглянулась к дверям, локон ее черный отделился, и жемчужная ручка схватила воздух, стремясь задержать друга.

Тогда Кардов постучал вновь по бокалу, а официанты, как лепестки одуванчика, налетели со всех сторон, разливая Шампань.

— Дмитрий, куда же вы? Мне нужно произнести тост! — громко обратился заместитель министра внутренних дел и хозяин бала с видом полной и необычайной победы.

Молодой человек замер, обернулся, и уже в дверях к нему подпрыгнул официант с полным бокалом. Он взял. И вопросительно взглянул на хозяина дома.

— Дамы и господа, — прошелся тот по кругу вальяжно, — мне хотелось бы поднять бокал за наше единство. За нашу родину. За наше богатство. За нашу славу. За Россию! Ведь много есть мнений в мире, что мы не нужны. Уже на Западе хотят внедрять свои радужные ценности. Уже хотят все купить за деньги. Хотят уменьшить личность политика и его роль. Но наше Отечество этого не позволит! Ведь мы сильны прежде всего нашим лидером! Поэтому пьем сейчас за нашего, не побоюсь, государя правителя! Человека великого… во всех отношениях. И за правду, которую мы будем защищать всеми силами. За Владимира Владимировича…

И шепот согласия пробежал по толпе, и радость пошла по лицам, как хмельной туман.

Заблестели все эти старые самодовольные физиономии, которые хотели придать себе некое одухотворенное свойство. Нельзя их зрить без желчи — первые лица России: рассыпающиеся старики и их молодые лакеи. Хозяева жизни — рассуждают о свободе и правде, а все сводят к себе. Как кривое зеркало, которое хочется разбить.

Бальные платья всех цветов и костюмы смешались, закружились, застыли. И в этой благозвучной тишине раздался громкий звук выплеснутого на пол шампанского. Кто-то из последних рядов, из тех самых провинциальных чиновников в синих пиджаках, вдруг закричал. И звон разбившегося бокала прошил залу.

Ряды вмиг расступились. Дмитрий стоял над разбитым бокалом и лужей шампанского.

— Ваше отечество! — закричал он так мощно и яростно, что толпа содрогнулась. — Во-первых, почему же оно все-таки ваше?! Я не понимаю! Объясните мне серьезно! Что вы сделали?! Что создали?! Конкретно вы, Кардов?!

Он кричал и указующе тыкал пальцами