Один из многих - Егор Уланов

разливалось поминутно. Дмитрий видел, как французскую диву окружили топ-менеджеры, забывшие молодых подруг своих.

Мысль судорогой дрожала на его щеках, рисуя морщины в углах рта. Мысль следующая: «Стоит какой постаревшей и забытой звезде приехать в Россию, как она тут же становится “примой”. У нас разве своих талантов нет?.. Своим пренебрегаем, а чужим… Разве нужно платить за тускнеющий цветок, когда у нас они под ногами тысячами. Может, от того и прельщает чужое».

Принесли роскошных лобстеров, крабов дальневосточных, рыбу и прочее. Вечер развернулся на широкую ногу. Кто-то в другом углу уже заключал выгодную сделку. В общий строй вернулись Анетта Комкина и редактор Пальцев, отсутствие коих оставалось незамеченным. Старый Лука Фомич взглянул на Дмитрия, и во взгляде его билось беспокойство. Анетта Степановна чинно обняла мужа Леона Соломоновича, взяв его руку. И так они остались недвижимы; Кавалергардов старался не беспокоить их лишним своим вниманием. Тайна их была в безопасности. Он теперь молчал и был один. Каждый занимался самим собой, и даже Елена теперь не обращала на него никакого внимания. Ее мотив был ясен: сберечь друга и успокоить мужа. Но, кажется, этим она только раздражала и того и другого.

Политическая разминка продолжалась, когда со второго этажа явился Егор Кисли́цын и грузной походкой прошел меж гостей. Его бородатое лицо было так благодушно, манеры безупречны; министры его приняли. Он стал к разговору и после прелюдии нёс следующее:

— Сколково, Национальные чемпионы и даже оборонка не могут без интеллектуальной собственности. Это сейчас основа Минэка! Во-первых, это инструмент мягкой дипломатии, вы же согласитесь со мной, Аркадий Сергеевич?

Ковров, опираясь на трость, благодушно кивнул. А Кислицын объяснился:

— Мы производим инновации, их везут на наш рынок из других государств. Мы можем с помощью этих рычагов воздействовать на партнеров. Через ученых, например… А еще интеллектуалка — это триллионы долларов! Или я не прав, Николай Германович?

Глазки Золотарева вспыхнули при слове «доллар», и он также подтвердил кивком, не перебивая.

— А уж наше просвещение, — заканчивал Кислицын, — это исток, из которого происходит и к которому возвращается вся интеллектуальная собственность. От российских ученых в восторге весь мир! Верно так, Сергей Афанасиевич?

Борвинский статно отвечал «Да-с», начитавшись, по-видимому, на ночь Гоголя. И все зааплодировали.

«Ах, какая у нас молодежь!» — блаженствовал Ковров, указуя на Кислицына и Алену Павленкову.

Все соглашались.

Дмитрий кусал губы с одной единственной мыслью: «И как ему не совестно повторять ту же самую тираду и теми же самыми словами?» Но окружающих это не смущало.

Кислицын твердил одну заученную речь. Всегда. Везде. Все сводил к ней. Все из нее взращивал. И только за нее двигался далее. Правда, было у него еще две темы: машины и гитары, но это не подходило к тону вечера (и если бы сейчас спросили его о бессмертной душе или о грехе, он бы и тут все свел к интеллектуальной собственности и Минэку).

Уже становилось скучно; и Алиса, подошедшая к Дмитрию, спрашивала что-то. Он был задумчив; стараясь отвечать ей, размышлял, отчего все-таки решил, что любит Елену. Раз она слушает весь этот вздор с такой легкостью, раз знается с этими глупцами, значит, ей нет места в его сердце. Но Алиса, видя его увядание, взяла руку Дмитрия дружески… или больше. Мягкая женская ладонь, прикосновение ее ничего в нем не пробудило. Беликов, бывший рядом, отвернулся.

Дмитрия привлек вид супругов Комкиных, чинно рассевшихся в креслах, и Анетта Степановна, произносящая следующее:

— Как прекрасно вы все устроили, Леночка!

— Ручаюсь! — повторял Комкин за женой.

— Это время, право, волшебное время, и наряды, и свечи, и будто мы сами преобразились…

— Благодарю вас, — отвечала хозяйка бала смущенно, точно что-то зная о собеседнице.

— В следующем году мы обязаны разыграть сталинские времена. Устроить, что-то вроде Кремлевского вечера.

— Право, это уж лишнее, — выдал Дмитрий из другого конца. И все поворотились к нему, досель молчавшему.

— Отчего? — недоумевая, заморгала Анетта Степановна, боясь теперь глядеть на Дмитрия.

«Как бы вам не пришлось разыграть сталинские отъезды!» — подумал Дмитрий, а вслух сказал:

— Оттого, что тогда мы сделаем круг и вскоре вернемся в наше прозаически скучное время.

Анетта Степановна ничего не поняла. Муж ее многозначительно кивнул, ведь ему послышалось, что ругают нынешний век, а с этим всегда он рад был согласиться.

Эта, казалось бы, незначительная реплика сдетонировала министров, и Золотарев завел тираду о нравственности, Ковров — о морали, а Борвинский — о разуме. Всякий любит говорить о том, в чем не разбирается. И они с удовольствием перемывали косточки нынешним временам, сводя все, естественно, к политике. По их соображениям, политик есть самый выдающийся человек своего времени, и каждый из них решает судьбы народов. Такие толки можно слыхать и в поликлинике, и в маршрутке, но странно, пожалуй, воспринимать их в кругу первых лиц государства.

Зал был в движении, но полном молчании. Министры оглашали, словно римские авгуры дают предсказания. А у Дмитрия притом сводило скулы. И после, когда было позволено, все вокруг принялись соглашаться.

Наконец, как по заговору, Ковров указал на Кавалергардова и спросил:

— А вы что думаете, молодой человек? Я спорю, будет оригинально! — медленно смаковал он каждое слово.

Елена с Алисой выпрямились, и кто-то из них смотрел умоляюще. Кардов побледнел.

Дмитрий же не переменил положения и остался стоять, опустив голову, будто сейчас заснет…

— Вам действительно интересно? Или мне просто нужно согласиться? — расслабленно сказал он.

— Весьма, — неопределенно отвечал дипломат. И министры презрительно засмеялись.

— Я думаю, что политика — это изобретение греков, которое в наших краях не прижилось. Она русским чужда и неинтересна! — с вызовом отвечал молодой человек. — Но если раньше приходилось в нее играть, выставляя некие симулякры, чтобы казаться всему миру «цивилизованными», то теперь и во всем мире политика неинтересна. Народу подавай блогеров, рэперов, кинозвезд. Занимаются переливанием внимания, делают их фигурами политическими и уже давно — Рейган, Шварценеггер, Зеленский. Но толку нет. А все потому, что политика мертва, и нужно от ее трупа избавиться!

— У вас примитивное клиповое мышление… — скрипел Ковров.

— Конечно! Но разве политики сейчас не пытаются казаться блогерами? Тот же Трамп с «Твиттером». У нас Жириновский, Зюганов, Собянин и много кто ведут свои блоги. Но от этого только смешно и стыдно…

— Это все от денег… — перебил Золотарев, но Дмитрий возвысил голос и продолжал, — Разве не закупаете вы рекламу выборов, референдумов, всего и вся? Уже какие-то розыгрыши, лотереи устраиваете, чтобы заманить людей…

— Мы так повышаем правосознание! — не выдержал Борвинский.

— Уверен, скоро захотите сделать и блогеров