Кармен. Комсомол-сюита - Зоя Орлова

Что ответила Зина, я уже не услышала, нас разъединили. Ну и ладно, о главном мы договорились, а остальное все письмом.

* * *

Не люблю я медосмотры. А кто их любит? Я настроилась потратить весь день на сиденье в очередях в местной поликлинике, но, к счастью, все оказалось намного проще и веселей. Поскольку у меня было направление от предприятия, участковый терапевт, который прикреплен к радиозаводу, быстро провел меня по кабинетам основных специалистов и выдал направление на анализы, которые мне нужно будет сдать завтра утром. Единственный врач, к которому в этот день мне не удалось попасть сразу, это был гинеколог. Оказалось, что дамский доктор начнет прием только после шести часов вечера.

И вот я снова пришла в поликлинику, уже вечером. В коридоре, у двери кабинета гинеколога, стену украшал типовой плакат, на котором упитанный, розовощекий малыш-амурчик смотрел на всех строгими глазками-пуговками, хмурил домиком милые бровки и изрекал, грозя пухлым пальчиком: «Дорогие тети, дяди, скажем НЕТ случайной связи!». Под плакатом, на длинной кушетке, сидели несколько будущих мам в разной степени беременности.

Из-за двери выглянула медсестра и спросила:

— Кто по медосмотру? Зайдите.

Я встала и храбро шагнула в сияющее логово «бабоведа». Не то, чтобы я боялась этого врача… нет, просто воспоминания о последнем визите, тоже по медосмотру, еще в вузе, прогнали по спине волну нервных мурашек и заставили живот сжаться. Слишком неприятные остались впечатления от холодных инструментов, от жестких пальцев и надменной речи той врачицы. Уж не знаю, кому она хотела отомстить в тот день, но все девчонки из нашей группы ойкали за дверью ее кабинета, а те из нас, кто ждал своей очереди в коридоре, постепенно леденели от надвигающегося ужаса. Бр-р-р…

Гинеколог оказалась женщиной средних лет, красивой, яркой, как заграничная киноактриса, в туфлях на высоком каблуке. Я приготовилась терпеть циничные замечания и жесткие прикосновения. Но врач была вежлива и спокойна, а руки у нее оказались теплыми, чуткими и быстрыми. Я и мявкнуть не успела, как она уже отошла от меня и сняла перчатки.

— Половая жизнь регулярная? — спросила она, заполняя мою карту.

— Нет.

— Как часто? Партнер один или больше? — уточнила она.

— Нет ни партнера, ни половой жизни, — честно ответила я.

— Но… вы не девственны, — аккуратно заметила гинеколог.

— Это было давно и случайно, — я попыталась иронизировать.

— Понятно. — Врач и бровью не повела. — Я должна вас информировать о способах контрацепции и профилактики заболеваний, передающихся половым путем. Возьмите буклет, там вся информация.

Медсестра открыла ящик стола и выдала мне цветной буклетик с многообещающим заголовком «Чистая любовь — чистая семья — чистая жизнь».

— Жалобы есть? Вопросы? — Она подняла на меня внимательные светло-карие глаза.

— Вроде нет, ни жалоб, ни вопросов.

— Вы в курсе, что у вас загиб матки?

Мои брови поползли вверх.

— Мне никто об этом не говорил, — промямлила я растерянно. — Это опасно?

— Нет. Но зачать с такой геометрией довольно сложно.

— И что мне с этим загибом делать?

— Если не беспокоит, то ничего. Но когда соберетесь зачать ребенка, приходите, разогнем, — ответила врач и переглянулась с медсестрой. Та в ответ коротко улыбнулась. — Вы же к нам из Москвы приехали, да?

Я кивнула.

— А родители откуда родом? — продолжала спрашивать гинекологиня, как бы между прочим.

— Мои родители москвичи, — ответила я. — А что?

— Ничего. Просто любопытно.

Она кивнула медсестре, та шлепнула в формуляр медосмотра штампик со словом «гинеколог» и поставила дату. Врач расписалась и отдала мне.

— Всего доброго, Кармен. И скажите там, чтобы следующая зашла.

Я поблагодарила и вышла из кабинета, ужасно довольная тем, что все прошло так легко и быстро. Приятная женщина эта врач-гинеколог, надо запомнить, как ее зовут. Я оглянулась на табличку на двери — «Врач А. Ф. Люсинская». Отлично. Запомню.

Глава 3

Салют, амиго!

Август — сентябрь 1976 года

Моя взрослая жизнь начиналась очень даже неплохо. У меня было комфортное жилье, интересная работа и нормальные люди вокруг. Признаться, только приехав в этот городок, я опасалась, что увижу тут сплошных лохматых-нечесаных бирюков, серых бесформенных теток с огромными авоськами, пьяных подростков. чумазых детей и унылые полуразвалившиеся дома. Да уж, такие у меня, московской фифочки-студентки, были представления о российской глубинке. Я наивно думала, что все нормальные, образованные и просто симпатичные люди живут в Москве и Подмосковье, а все, что дальше — дикая лесотундра с ордами гуннов-кочевников. «Да, скифы мы, да азиаты мы с раскосыми и жадными глазами…» — написал Александр Блок, и не верить ему у меня не было причин. Но реальность поставила все на свои места и быстро вправила мне мои «москвичковые» мозги.

Собственно сам город Камень Верхний располагался на правом берегу Иштарки. Здесь были старинные деревянные и каменные дома, красивые здания, построенные еще до революции, районы краснокирпичных старых сооружений, в которых когда-то были цеха местных заводов и разные мастерские. На улицах много зелени. Город стелился вдоль берега, как лоскутное одеяло. Кварталы новых пятиэтажек выглядели странными бело-серыми вставками.

Примерно на середине растянувшегося города расположилась пристань, от которой каждые полчаса отчаливали навстречу друг другу пассажирские паромы. Был и бетонный мост, но он находился далеко от паромной переправы, и по нему ездили только тяжелые вонючие грузовики и заводские автобусы.

На левом берегу корпуса цехов радиозавода «Маяк», две четырехэтажки общежития, а дальше вдоль берега развернулась гигантская строительная площадка еще одного завода. Так что весь левый берег был промышленной зоной. А вся мирская, гражданская жизнь происходила на правом берегу Иштарки, в старом городе.

Я окунулась в работу, как в бурную реку, и в первые дни очень уставала с непривычки. Вечерами, у себя в комнате, строчила на пишущей машинке статьи, очерки, заметки. Утром, довольная, шлепала стопку листов с текстами на стол главному редактору и убегала за новой порцией новостей.

Главред заводской газеты показался мне интересным человеком, была в нем какая-то тайная боль, очень глубоко загнанная. Она проступала только в его глазах, светлых, почти бесцветных, с тонкой черной кромкой радужки. Дядька уже в возрасте, ему почти шестьдесят, лицо с острыми скулами, в морщинах. Я думаю, он наверняка воевал, хотя не носил никаких наград или орденских планок.